Антоний Оссендовский - Ленин

Насвистывал при этом какую-то народную песенку…

Мрачное настроение, как холодные клешни или скользкие изгибы мерзкого гада, стискивало сердце и мозг Ленина. Чувствовал он себя так, как если бы сам только что вышел из тюрьмы. Хотелось улыбнуться, вспоминая радость, почти пьяную, живую, когда некогда покинул камеру, и за ним захлопнулась калитка тюрьмы на улице Шпалерной в Петербурге. Улыбка не получилась, однако.

Потер лоб и начал ходить по комнате, заложив влажные руки в карманы тужурки.

Вскоре он осознал свои ощущения. Совершенно не ошибался. У него было впечатление, что в страшном здании, где правил Дзержинский, оставил он кого-то, требующего помощи и защиты. Ощущал потребность возвращения, чтобы заслонить кого-то своей грудью… Кого? Зачем?

Он встряхнул плечами и буркнул:

– Дьявольски трудно убивать людей! Убивать никогда не сходящими с языка словами о любви ко всем угнетенным, несчастливым, замученным!

Заскрежетал зубами и стиснул кулаки в карманах.

– В застенках ЧК стонут и страдают сами угнетенные, безмерно несчастливые, измученные невыразимой мукой. Вернуться туда и приказать всех освободить… Запретить издевательства, безумные убийства! Да! Да!

Дошел до окна и задержался. На внутренней площади прохаживались солдаты, находящиеся на посту. Хлестала их метель; холодное дуновение ветра сковывало кровь в жилах. У них не было теплой одежды, следовательно, топали ногами, махали руками, бегали, чтобы разогреться.

Ленин подумал: «Они гибли на фронтах за угнетателей, гибнуть теперь в революционных выступлениях, будут гибнут насильственной смертью, если революция будет задавлена. Не думают, однако, о том, все терпеливо сносят, так как верят мне и бросаемым мной лозунгам. Верят мне! Смогу ли я обмануть их доверие? Посеять в их сердцах отчаяние и сомнение? Имею ли я право поддаться собственным чувствам?».

Он прошелся по комнате и шепнул:

– Никогда! Никогда!

Однако мучительное беспокойство не оставляло его. Дразнила и угнетала какая-то неуверенность; неясное глухое повеление звучало беспрестанно, призывая, чтобы Ленин вернулся в мрачное здание ЧК.

Он позвонил.

– Пожалуйста, позвоните товарищу Дзержинскому, чтобы он приостановил допрос арестованной Фрумкин до моего приезда – обратился он к секретарю. – Пусть сейчас же представят автомобиль!

Выпил стакан воды и ходил по комнате, потирая нетерпеливо руки.

Через пятнадцать минут подъехал он к зданию ЧК. Обнаружил открытые ворота и увидел отряд солдат, представляющих род войск, охраняющих диктатора. У входа приветствовали его Дзержинский, Лярис и Блюмкин.

На подворье стояла толпа арестованных этой ночью людей. Съежившиеся, дрожащие фигуры, испуганные бледные лица, угрюмые глаза, подло, низко льстивые или безумно отчаянные.

Ленин, окруженный комиссарами, быстро прошел в приемную на втором этаже.

– Хочу присутствовать при допросе Доры Фрумкин! – объявил Ленин, глядя в косящие, подергивающиеся глаза Дзержинского.

Председатель ЧК ничего не ответил. Звериная осторожность затаилась на его истощенном лице. Он теребил маленькую бородку и тер дергающиеся опухшие веки.

Ленин понял опасения Дзержинского и улыбнулся мягко.

– Товарищ! – шепнул он, обнимая его за талию. – Интересуюсь, что говорит Фрумкин. Можем ли мы узнать от нее о более важных делах. Подозреваю, что еврейские социалисты из Бунда примкнули к вражескому лагерю. Я должен знать об этом.

Дзержинский кивнул головой в молчании.

Ничего не говоря, провел он Ленина внутренними лестницами вниз. Проходя около замкнутой двери одной из комнат первого этажа, он произнес:

– Заберем Федоренко.

Пихнул двери. Ленин заглянул и остановился, как вкопанный.

Он увидел стоящую напротив двери широкую софу, застеленную красным бархатом. На ярком, горящем фоне, как мраморная статуя, лежала нагая фигура женщины. Волна черных волос стекала на пол; красивые стройные бедра, раздвинутые бессильно, неподвижно застыли в бесстыдной позе; руки, безвольно откинутые, свисали, как плети; буйные высокие груди угрожали своей неподвижностью, как острые копья. Смертью и ужасом веяло от обнаженных, выставленных на людское обозрение тайн красивого женского тела, светящегося в полумраке.

– Дора Фрумкин, – вырвался у Ленина пронзительный шепот.

– Это каналья… развратник… никакой не пропустит! – рявкнул Дзержинский, встряхивая плечами.

Скрываясь в углу комнаты, Федоренко поспешно одевался.

– Тащи ее на допрос! – крикнул Дзержинский и начал смеяться.

Немного погодя жандарм, заискивающе улыбаясь и поправляя галстук, вышел на середину комнаты. Заметив Ленина, он скривил лицо и произнес шутовским тоном:

– Такая девушка, что пальцы оближешь! Жалко было пропустить оказию. Подобные красавицы встречаются все реже. Я знаток женщин! Отдам голову, если какой-нибудь скульптор обнаружит в этом чуде красоты хоть один изъян… Юнона, Венера, Диана, Терпсихора… Природа все отдала одной женщине! Федоренко не такой недалекий, чтобы не оценил этого и не отведал! О нет! Федоренко – ловкий парень!

Видя, что комиссары слушают его спокойно, позвал:

– Мария Александровна!

Вошла полная, красная, лоснящаяся от пота и жира женщина в черной юбке и голубой блузке. Она сжимала в улыбке озабоченности и угодливости покрытое отвратительными нарывами лицо и кланялась раз за разом.

Федоренко воскликнул:

– Мария Александровна, вы оказались в состоянии усыпить эту античную богиню, должны теперь разбудить арестантку и проводить в большой зал… И пускай там китайские чудовища будут в готовности…

Обращаясь к Ленину, он произнес с поклоном:

– Можем спуститься в подвалы…

Они двинулись в молчании. Шли длинным, делающим крутой поворот коридором, узким и грязным. Два керосиновых фонаря в двух концах едва его освещали. Несколько китайских караульных прохаживались, гремя винтовками, опертыми в бетонный пол. С обеих сторон тянулись маленькие низкие двери, закрытые висячими замками.

– Пусть товарищ держится подальше от этой камеры, – предупредил Федоренко.

Ленин взглянул на него вопросительно.

Жандарм усмехнулся и тихо шепнул:

– Это камера «естественной» смерти! Она заражена всякими возможными болезнями: голодный и сыпной тиф, чахотка, цинга, холера, сап; даже, сдается мне, чума. Все это заменяет нам палачей и экономит на рабочей силе. Людишки умирают тут, как мухи. Помещается там сто заключенных, а группу заменяем постоянно, еженедельно.

Он снова засмеялся.

– Разнесете эпидемию по городу! – произнес суровым голосом Ленин.

– Все под контролем! – возразил Федоренко. – О, мы знакомы с гигиеной! Каждый день утром… впрочем, заключенные не знают, утро это, или день, или ночь, так как это темница, где горит одна маленькая электрическая лампочка; каждый день утром мы вталкиваем деревянный ящик. Заключенные складывают в него тела умерших. Китайцы заливают это сразу известковым раствором, забивают ящики досками и вывозят за город, выбрасывают во рвы, также наполненные известковым раствором. Никакая опасность не грозит белокаменной Москве.