Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Хватает он полу своей одежды,
Ее в крутую складку загибает
И, с дерзостным презрением к Готфриду
Все так же обращаясь, говорит:
«Тебе, что жизнь и честь свою вверяешь
Сомнительным удачам, приношу
Я дружбу и войну; то иль другое
Ты выбирай, но выбирай немедля».

При этой оскорбительной угрозе,
Не выслушав решения Готфрида,
Все как один воители Христовы
Встают, и слышно лишь: «Война! Война!»
Одеждой потрясая, варвар молвит:
«Примите же на жизнь и смерть мой вызов!»
Свиреп он и ужасен, как глашатай
Войны у арки Янусова храма.

И кажется, что из его груди
Раздора злые змеи выползают;
Глаза же мечут молнии, как будто
В них факел фурий пламя заронил.
Таков был, без сомненья, гордый смертный,
Вознесший к небу башню Вавилона:
С поднятой головой грозящий звездам,
Таким являлся он перед народом.

«Мы вызов принимаем, – объявляет
Готфрид, – вы ж государю своему
Скажите, чтоб являлся к нам скорее
Иль ждал бы нас на нильских берегах».
Потом он отпускает их, радушно
Почетными дарами наделив.
Алету достается шлем богатый,
Добытый при падении Никеи.

Арганту – меч: узором из камней
Покрыта рукоятка золотая;
Но больше драгоценностей вниманье
Влечет к себе чудесная работа.
Рассеянно взглянув на украшенья,
Готфриду говорит свирепый воин:
«Увидишь скоро ты, какую цену
Приобретет в моей руке твой дар».

Они выходят. Говорит Аргант:
«Расстанемся. Хочу я к ночи быть
В Иерусалиме: ты ж с восходом солнца
Прямым путем в Египет отправляйся.
Теперь ни я, ни грамоты мои
Не нужны при дворе. Ты государю
Ответ неверных точно передашь;
Мне ж поприще войны нельзя покинуть».

Так враг посла сменяет сразу в нем.
Был правилен иль нет его поступок,
Не оскорбил ли он обычай древний,
Об этом он не думает нимало:
Не дав ни слова вымолвить Алету,
В тиши при свете звезд к стенам Солима
Спешит, нетерпеливый, оставляя
Товарища в таком же нетерпенье.

Одела мир покровом черным ночь;
И воздух стих, и задремали воды.
Усталых обитателей лесов,
Пещер, озер, морей, всю тварь земную
Сковал отрадный сон; и в тайных недрах,
Средь ужасов безмолвия и мрака,
Забыт кипучий день, а с ним забыты
Все радости, забыты и печали.

Но, не смыкая глаз, всю ночь без сна
И отдыха проводят христиане;
Нетерпеливо ждут они зари,
Что осветить должна их путь и к цели
Заветной привести. Тревожным взглядом
Восточный край небес они пытают,
Подстерегая первые лучи
Ночным теням грозящего светила.

Уж дует свежий ветерок, Авроры
Гонец передовой; она восходит
И к золоту сиянья своего
Примешивает розы небосклона.
Готовы к выступленью христиане.
Равнина шумным говором полна.
Всеобщее венчают оживленье
Веселых трубных звуков перекаты.

Готфрид благоразумною рукою
Смирить войска пытается напрасно:
Скорее удержал бы он волну
У пристани Харибды иль Борея,
Когда, разбушевавшись, он колеблет
Вершины Альп и топит корабли.
Поспешно выступают, но веленьям
Готфрида и в поспешности послушны.

Летят в одно, стремительным порывом
Стремительный полет опережая;
Им кажется, что из-под ног земля
Назад уж слишком медленно уходит.
Сильнее жар от солнца. Перед ними
Иерусалим внезапно вырастает;
И сотни голосов, перемешавшись,
Кричат: «Иерусалим! Иерусалим!»

Так смелые пловцы в морях далеких:
Отправившись на поиски земель
Неведомых, они блуждают долго,
Носимые коварною волною,
Но видят, наконец, желанный берег,
Шлют громкое приветствие ему
И в общем ликованье забывают
Пережитые беды и печали.

Но сладостный восторг, что охватил
Сердца героев в первое мгновенье,
Глубокою, с благоговейным страхом,
Печалью омрачается внезапно.
Едва свой взор поднять они дерзают
На город, Богом избранный, где Он,
По смерти погребенный, торжествуя,
Вновь смертную воспринял оболочку.

Неясные, подавленные речи
Со вздохами, слезами выражают
И скорбь и радость верующих душ.
Встревоженный, дрожит от звуков воздух.
Так шелестит лесная глушь, когда
Между ветвями ветер пробегает;
Так с грохотом и ропотом о скалы
С налета разбивается волна.

Вождям своим смиренным подражая,
Разутые, идут они к Солиму:
Ни золота, ни шелка нет на них,
На головах ни шлемов нет, ни перьев;
Изгнали из униженных сердец
Они всю спесь и суетные мысли.
Давно их щеки смочены слезами,
Они ж себя корят, что слез так мало.

И каждый говорит себе: «Вот, вот —
Места, Господней политые кровью,
И нет потоков слез из глаз моих,
И сердце ледяное все не тает!
Жестокое, бесчувственное сердце,
Как не разбилось ты, не разорвалось?
Ах, если и сегодня ты не плачешь,
Осуждено ты будешь плакать вечно!»

Меж тем один из стана мусульман,
Дозорный за равниной и горами,
С господствующей вышки примечает
Вдали столбом вертящуюся пыль.
Потом он видит уж не пыль, а тучу,
Несущую и молнии и громы.
И наконец, он ясно различает
Ряды людей в сверкающих доспехах.

«О, небо, – восклицает он, – какой
Зловещий вихрь равнину затемняет!
Как он горит и светится! Народ,
К оружию! К оружию, к сраженью!
Все на валы! Враг наступает быстро!
Спешите же! Бегите! Вот он, вот!
На облако ужасное глядите,
Что небеса окутывает мглою!»

И старики, и дети, слабый люд,
И женщины, беспомощные в битвах,
В последнее прибежище, в мечети,
И слезы и молитвы понесли.
Здоровые и сильные, хватая
Оружие, бегут к валам, к воротам.
Сам Аладин повсюду поспевает,
Все видит он и обо всем печется.

Все приказанья отданы. Идет
На башню он высокую, откуда —
Открытый вид на горы и равнину.
Следя за ходом битвы, может он
Рассчитывать, куда спешить с подмогой.
Прекрасная Эрминия при нем:
Когда была взята Антиохия,
Здесь обрела она приют почетный.

Меж тем Клоринда ищет христиан;
За ней отряд едва лишь поспевает.
Аргант, укрывшись в месте потаенном,
На выручку готов к ней устремиться.
Речами, а наружностью тем больше,
Бодрит она товарищей своих:
«Пусть вылазка отважная положит
Для Азии надежды первый камень».