Бенедикт Спиноза - Этика

Отсюда следует, что одна только интеллектуальная любовь вечна.

Если мы рассмотрим общепринятое мнение людей, то увидим, что они тоже сознают вечность своей души, но смешивают ее с продолжаемостью и приписывают ее воображению или памяти, которая, как, они думают, сохраняется и после смерти.

Бог любит самого себя бесконечной интеллектуальной любовью.

Бог абсолютно бесконечен (по опр. 6 части 1), т. е. (по опр. 6 части 2) природа Бога наслаждается бесконечным совершенством, и притом (по пол. 3 части 2) в сопровождении идеи себя, т. е. (по пол. 11 и акс. 1 части 1) идеи своей причины, а это и есть то, что мы в короля, пол. 32 этой части назвали интеллектуальной любовью.

Интеллектуальная любовь души к Богу есть сама любовь Бога, которой Бог любит самого себя не поскольку он бесконечен, но поскольку он может выражаться сущностью человеческой души под формой вечности, т. е. интеллектуальная любовь души к Богу есть часть бесконечной любви, которой Бог любит самого себя.

Эта любовь души должна относиться к действиям души (по короля, пол. 32 этой части и по пол. 3 части 3); и она есть действие, которым душа созерцает саму себя в сопровождении идеи Бога как причины (по пол. 32 и его короля.), т. е. (по короля. пол. 25 части 1 и короля, пол. 11 части 2) действие, которым Бог, поскольку он может выражаться человеческой душой, созерцает самого себя в сопровождении идеи самого себя; а потому (по пред. пол.) эта любовь души есть часть бесконечной любви, которой Бог любит самого себя, – что и требовалось доказать.

Отсюда следует, что Бог, поскольку он любит самого себя, любит людей, и, следовательно, что любовь Бога к людям и интеллектуальная любовь души к Богу одно и то же.

Из этого мы ясно понимаем, в чем состоит наше спасение, или блаженство, или свобода – а именно в постоянной и вечной любви к Богу или в любви Бога к человеку. И эта любовь или блаженство в священных книгах называется славой, и не без основания. Ибо, относится ли эта любовь к Богу или к душе, ее справедливо можно назвать довольством души, которое на самом деле не отличается от славы (по 25 и 30 опр. афф.). Ибо, поскольку она относится к Богу, она есть (по пол. 35 этой части) радость (если мне можно еще употребить это слово), сопровождаемая идеей себя, так же как и поскольку она относится к душе (по пол. 21 этой части). Затем, так как сущность нашей души заключается в одном только познании, принцип и основание которого есть Бог (по пол. 15 части 1 и схол. положения 47 части 2), то отсюда очевидно для нас, как и каким способом душа наша по своей сущности и существованию вытекает из божественной природы и постоянно зависит от Бога. Это я считал нужным заметить здесь, чтобы на этом примере показать, как много значит познание отдельных вещей, которое я назвал интуитивным или третьего рода (см. схол. 2 пол 40 части 2), и как оно сильнее общего познания, которое я назвал познанием второго рода. Ибо, хотя я в первой части показал вообще, что все (а следовательно, и человеческая душа) зависит по сущности и существованию от Бога, однако это доказательство, несмотря на то, что оно само по себе основательно и исключает сомнение, не так действует на нашу душу, как когда то же самое выводится из самой сущности какой-нибудь отдельной вещи, которая, как мы сказали, зависит от Бога.

Нет ничего в природе, что было бы противно этой интеллектуальной любви или что могло бы уничтожить ее.

Эта интеллектуальная любовь необходимо вытекает из природы души, поскольку она рассматривается посредством природы Бога как вечная истина (по пол. 33 и 29 этой части). Итак, если бы было что-нибудь противное этой любви, то оно было бы противно истине, и, следовательно, то, что могло бы уничтожить эту любовь, могло бы сделать и то, чтобы истинное сделалось ложным, – что (как ясно само собой) абсурдно. Следовательно, нет ничего в природе, и проч., – что и требовалось доказать.

Аксиома четвертой части относится к отдельным вещам, поскольку они рассматриваются с отношением к известному времени и месту, в чем, я думаю, никто не станет сомневаться.

Чем большее число вещей душа понимает вторым и третьим родом познания, тем меньше она страдает от аффектов, составляющих зло, и тем менее боится смерти.

Сущность души состоит в познании (по пол. 11 части 2). Таким образом, чем большее число вещей душа познает вторым и третьим родом познания, тем большая часть ее сохраняется (по пол. 29 и 23 этой части) и, следовательно (по пред. пол.), тем большая часть ее не подвергается аффектам, которые противоположны нашей природе, т. е. (по пол. 30 части 4), которые составляют зло. Итак, чем большее число вещей душа понимает вторым и третьим родом познания, тем большая часть ее сохраняется неприкосновенной и, следовательно, тем меньше она страдает от аффектов, и проч., – что и требовалось доказать.

Отсюда мы понимаем то, чего я коснулся в схол. пол. 39 части 4 и что обещал объяснить в этой части, а именно, что смерть тем менее вредна, чем больше ясное и отчетливое познание души и, следовательно, чем больше душа любит Бога. Далее, так как (по пол. 27 этой части) из третьего рода познания проистекает высшее довольство, какое только возможно, то из этого следует, что человеческая душа может иметь такую природу, что то, что из нее исчезает вместе с телом (см. пол. 21 этой части), не будет иметь никакого значения по сравнению с тем, что от нее остается. Но об этом сейчас скажем подробнее.

Кто имеет тело, способное ко многому, тот имеет душу, наибольшая часть которой вечна.

Кто имеет тело, способное к многообразной деятельности, тот менее всего волнуется злыми аффектами (по пол. 38 части 4), т. е. (по пол. 30 части 4) аффектами, которые противоположны нашей природе; а потому (по пол. 10 этой части) он имеет силу располагать и связывать впечатления тела по порядку и, следовательно, производить то (по пол. 14 этой части), чтобы все впечатления тела относились к идее Бога, следствием чего будет (пол. 15) то, что он будет чувствовать любовь к Богу, которая должна занимать или составлять наибольшую часть души (по пол. 16 этой части); а отсюда (по пол. 33 этой части) он имеет душу, наибольшая часть которой вечна, – что и требовалось доказать.