Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Вы и милэди, моя матушка, упрашивали меня жениться; я дал обещание исполните с своей стороны все, чтоб только повиноваться вам, но при одном условии, что выбор я сделаю сам и сам назначу для этого время. Согласие дано с обеих сторон. Вдруг вы, милорд, отправляетесь с визитом, отправляетесь в такое время, в такой час, когда никакая лэди не могла бы подумать без ужаса о блондах и цветах, – и вследствие этого визита делаете заключение, что бедная лэди Мери и ваш недостойный сын влюблены друг в друга, между тем как ни тот, ни другая даже не подумали об этом. Простите меня, батюшка, но согласитесь, что это дело большой важности. Еще раз позвольте мне требовать вашего обещания, – предоставить мне исключительное право на выбор невесты и не делать никаких ссылок на войну двух роз. Какая война роз может сравниться с войною между скромностью и любовью на ланитах невинной девицы!

– Предоставить тебе исключительное право на выбор невесты, сказала лэди Лэнсмер: – хорошо: пусть будет по твоему. Но ведь, кажется, и мы назначили условие…. не правда ли, Лэнсмер?

– Да, кажется, и мы что-то назначили, отвечал лорд Лэнсмер, с заметным замешательством. – Конечно, назначили.

– Вх чем же состояло это условие? позвольте узнать.

– В том, что сын лорда Лэнсмера может жениться только на дочери джентльмена.

– Само собою разумеется, без всякого сомнения, заметил лорд Лэнсмер.

Кровь бросилась в прекрасное лицо Гарлея и вскоре уступила место бледности. Гарлей отошел к окну; его мать последовала за ним и снова положила руку на его плечо.

– Вы очень жестоки, нежно и в полголоса сказал Гарлей, содрогаясь от прикосновения материнской руки.

Потом, обращаясь к отцу, который смотрел на него с крайним удивлением (и действительно, лорду Лэнсмеру никогда и в голову не приходило сомнения, что сын его решится вступить в брак с девицей, которой положение в обществе будет ниже положения, так скромно упомянутого графиней), Гарлей протянул руку и мягким, имеющим какую-то особенную привлекательность голосом сказал:

– Вы, папа, всегда были великодушны ко мне, всегда прощали мои заблуждения: по одному только этому я должен пожертвовать привычками эгоиста, чтоб удовлетворить одно из самых пламенных ваших желаний. Я совершенно согласен, что наш род не должен пресечься мною. Noblesse oblige. Но вы знаете, что я всегда имел сильную наклонность к романтизму: чтобы жениться, я должен любить, или если не любить, то по крайней мере должен чувствовать, что жена моя заслуживает всю любовь, которую я некогда питал в душе моей. Что касается неопределенного слова «джентльмен», которое матушке моей угодно было включить в условие, слова, имеющего на разных устах различное значение, то признаюсь, я имею сильное предубеждение против молодых лэди, воспитанных в самом высшем кругу общества, как по большей части воспитываются и дочери джентльменов нашего звания. Вследствие этого я требую, чтобы слово «джентльмен» было истолковано в благородную сторону. Так что, если в происхождении, в привычках, в воспитании отца будущей моей невесты ничего не будет грубого, унижающего достоинство благородного человека, я надеюсь, что, с обоюдного вашего согласия, вы ничего больше не станете требовать: ни титулов, ни родословной.

– Титулов? конечно, нет, сказала лэди Лэнсмер. – Титулы не составляют главных достоинств джентльмена.

– Само собою, разумеется, что нет, возразил граф. – У нас, в Британии, есть множество прекраснейших фамилий, которые вовсе не имеют титулов.

– Титулов – нет! повторила лэди Лэнсмер:– но предков – да.

– О, мама, сказал Гарлей, с самой грустной и самой спокойной улыбкой: – кажется, суждено, чтобы мы никогда не соглашались. Первый из нашего рода был человек, которым мы более всех других гордимся; но скажите, кто были его предки? Красота, добродетель, скромность, ум – если для мужчины недостаточно этих качеств для удовлетворения его понятий о благородстве, то он до самой смерти останется рабом.

Вместе с этими словами Гарлей взял шляпу и пошел к дверям.

– Ты, кажется, сам сказал: Noblesse oblige, сказала графиня, провожая его до порога:– нам больше ничего не остается прибавить.

Гарлей слегка пожал плечами, поцаловал руку матери, свистнул своего Нерона, дремавшего под окном и испуганного внезапным призывом, и вышел из комнаты.

– Неужели он и в самом деле на той неделе едет за границу? сказал граф.

– Так, по крайней мере, он говорит.

– Я боюсь, что для лэди Мери тут нет никакого шанса, снова начал лорд Лэнсмер, с легкой, но печальной улыбкой.

– В ней нет столько ума, чтоб очаровать его. Она не стоит Гарлея, заметила гордая мать.

– Между нами будь сказано, возразил отец, довольно робко: – я до сих пор еще не вижу, какую пользу приносит Гарлею его собственный ум. Будь он самый закоснелый невежда из Трех Соединенных Королевств, то, право, и тогда он не был бы до такой степени беспечен и бесполезен, как теперь. А сколько честолюбия в нем было во время его юности! Катрин, мне иногда сдается, что тебе известна причина этой перемены в нем.

– Мне! О, нет, милорд! эта перемена весьма обыкновенна в молодых людях с таким состоянием. Вступая в свет, они не видят цели, к которой, по их понятиям, стоило бы стремиться. Еслиб Гарлей был сын бедных родителей, тогда совсем другое дело.

– Я родился быть наследником точно таких же богатств, как и Гарлей, сказал граф, с лукавой улыбкой:– однакожь, льщу себя надеждой, что приношу некоторую пользу старушке Англии.

Графиня, воспользовавшись этим случаем, сказала комплимент милорду и вместе с тем переменила разговор.

Гарлей, по обыкновению, провел этот день скучно, в переходах с одного места на другое; обедал он в спокойном уголку, в своем любимом клубе. Нерона не пускали в клуб; а потому он с нетерпением ожидал своего господина за дверьми. Обед кончился, и собака и господин, в равной степени равнодушные к толпам народа, пошли по улице, которая весьма немногим, понимающем поэзию Лондона, напоминала о сожалении и скорби, которые пробуждаются в душе нашей при виде разрушенных памятников, принадлежавших отжившему свой век поколению, – улице, которая, пересекая обширное место, служившее некогда двором Вайтгольского дворца, и оставляя влево пространство, на котором находился дворец шотландских королей, выходит чрез узкое отверстие на так называемый старинный островок Торней, где Эдуард-Исповедник принимал зловещее посещение Вильяма-Завоевателя, и, снова расширяясь около Вестминстерского аббатства, теряется, подобно всем воспоминаниям о земном величии, среди скромных и грязных переулков.

Менее обращая внимания на деятельный мир, окружавший его, чем на изображения, вызванные из его души, настроенной к одиночеству, Гарлей л'Эстрендж дошел наконец до моста и увидел угрюмый, без всяких признаков человеческой жизни, корабль, дремлющий на безмолвной реке, некогда шумной и сверкавшей золотыми искрами от позлащенных лодок древних царей Британии.