Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

На этом-то мосту Одлей Эджертон и назначил встретиться с л'Эстренджем, в те часы, когда, по его рассчету, удобнее всего было воспользоваться отдыхом от продолжительного парламентского заседания. Гарлей, избегая всякой встречи с равными себе, решительно отказался отыскивать своего друга в многолюдном кафе-ресторане Беллами.

В то время, как Гарлей медленно подвигался по мосту, взор его привлечен был неподвижной фигурой, сидевшей с лицом, закрытым обеими руками, на груде камней в одной из нишей.

– Еслиб я был скульптор, сказал он про себя: – то, вздумав передать идею об унынии , непременно бы скопировал позу этой фигуры.

Он отвел взоры в сторону и в нескольких шагах перед собой увидел стройную фигуру Одлея Эджертона. Луна вполне освещала бронзовое лицо этого должностного человека, – лицо, с его чертами, проведенными постоянным размышлением о серьёзных предметах, и заботами, с его твердым, но холодным выражением уменья управлять своими чувствами.

– А взглянув на эту фигуру, произнес Гарлей, продолжая свой монолог:– я запомнил бы ее, на случай, когда бы вздумал высечь из гранита Долготерпение .

– Наконец и ты явился! какая аккуратность! сказал Эджертон, взяв Гарлея под руку.

Гарлей. Аккуратность! без всякого сомнения. Я уважаю твое время и не буду долго задерживать тебя. Мне кажется, что сегодня тебе предстоит говорить в Парламенте.

Эджертон. Я уже говорил.

Гарлей (с участием). И говорил хорошо, я надеюсь.

Эджертон. Кажется, мой спич произвел удивительный эффект: громкие клики и рукоплескания долго не замолкали; а это не всегда случается со мной.

Гарлей. И, вероятно, это доставило тебе большое удовольствие?

Эджертон (после минутного молчания). Напротив, ни малейшего.

Гарлей. Что же после этого привязывает тебя к подобной жизни – к постоянному труженичеству, к постоянной борьбе с своими чувствами? что принуждает тебя оставлять в каком-то усыплении более нежные способности души и пробуждать в ней одни только грубые, если и награды этой жизни (из которых самая лестная, по-моему мнению, это рукоплескание), не доставляют тебе ни малейшего удовольствия?

Эджертон. Что меня привязывает? одна привычка.

Гарлей. Скажи лучше, добровольное мученичество.

Эджертон. Пожалуй, я и с этим согласен. Однако, поговорим лучше о тебе; итак, ты решительно оставляешь Англию на той неделе?

Гарлей (в унылом расположении духа). Да, решительно. Эта жизнь в столице, где все так живо представляет деятельность, где я один шатаюсь по улицам без всякой цели, без призвания, действует на меня как изнурительная лихорадка. Ничто не развлекает меня здесь, ничто не занимает, ничто не доставляет душе моей спокойствия и утешения. Однакожь, я решился, пока не совсем еще ушло время, сделать одно последнее усилие, чтоб выйти из сферы минувшего и вступить в настоящий мир людей. Короче сказать, я решился жениться.

Эджертон. На ком же?

Гарлей (серьёзно). Клянусь жизнью, мой друг, ты большой руки философ. Ты с разу предложил мне вопрос, который прямее всего идет к делу. Ты видишь, что я не могу жениться на мечте, на призраке, созданном моим воображением; а выступив за пределы мира идеального, где же мне сыскать это «на ком»?

Эджертон. Ищи – и найдешь.

Гарлей. Неужели мы когда нибудь ищем чувства любви? Разве оно не западает в наше сердце, когда мы менее всего ожидаем его? Разве оно не имеет сходства с вдохновением музы? Какой поэт сядет за бумагу и перо и скажет: «я напишу поэму»? Какой человек взглянет на прелестное создание и скажет; «я влюблюсь в него»? Нет! счастье, как говорит один великий германский писатель, – счастье внезапно ниспадает на смертных с лона богов; так точно и любовь.

Эджертон. А ты помнишь слова Горация: «прилив жизни утекает, а крестьянин между тем сидит на окраине берега и дожидается, когда сделается брод.»

Гарлей. Идея, которую ты нечаянно подал мне несколько недель тому назад, и которая до этого неясно мелькала в моей голове, до сих пор не покидает меня, а напротив того, быстро развивается. Еслиб я только мог найти ребенка с нежными наклонностями души и светлым умом, хотя еще и неразвитым, и еслиб я мог воспитать его сообразно с моим идеалом! Я еще так молод, что могу ждать несколько лет. А между тем я стал бы иметь то, чего недостает мне, я имел бы цель в жизни, имел бы призвание.

Эджертон. Ты всегда был и, кажется, будешь дитятей романа. Однако….

Здесь Одлей Эджертон был прерван посланным из Парламента, которому дано было приказание отыскивать Одлея на мосту, в случае, если присутствие его в Парламенте окажется необходимым.

– Сэр, сказал посланный: – оппозиция, пользуясь отсутствием многих членов Парламента, требует отмены нового постановления. Мистера…. поставили на время опровергать это требование, но его никто не хочет слушать.

Эджертон торопливо обратился к лорду л'Эстренджу.

– Ты должен извинить меня. Завтра я уезжаю в Виндзор на два дня; по возвращении, надеюсь, что мы встретимся.

– Для меня все равно, отвечал Гарлей: – твои советы, о практический человек с здравым рассудком! не производят на меня желаемого действия. И если, прибавил Гарлей, с искренностью и с печальной улыбкой: – если я надоедаю тебе жалобами, которых ты не можешь понять, то делаю это по старой школьной привычке. Я не могу не доверить тебе всех смут моей души.

Рука Эджертона дрожала в руке его друга. Не сказав ни слова, он быстро пошел к Парламенту. На несколько секунд Гарлей оставался неподвижным, в глубокой и спокойной задумчивости; потом он кликнул собаку и пошел обратне к Вестминстеру. Он проходил нишу, в которой сидела фигура уныния. Но эта фигура стояла теперь на ногах, прислонясь к балюстраде. Собака, предшествовавшая своему господину, остановилась подле одинокого юноши и подозрительно обнюхала его.

– Нерон, поди сюда! вскричал л'Эстрендж.

– Нерон! да это и есть кличка, которою, как сказывала Гэлен, друг её покойного отца звал свою собаку.

Этот звук, болезненно отозвавшись в душе Леонарда, заставил его вздрогнуть. Леонард приподнял голову и внимательно взглянул в лицо Гарлея. Светлые, горевшие огнем, но при том как-то странно блуждающие взоры, какими описывала их Гэлен, встретились с взорами Леонарда и приковали их к себе.

Л'Эстрендж остановился. Лицо юноши было знакомо ему. На взгляд, устремленный на него Леонардом, он ответил вопросительным взглядом и узнал в Леонарде юношу, с которым встретился однажды у книжной лавки.

– Не бойтесь, сэр: собака ничего не сделает, сказал л'Эстрендж, с улыбкой.

– Вы, кажется, назвали ее Нероном? спросил Леонард, продолжая всматриваться в незнакомца.

Гарлей понял этот вопрос совершению в другую сторону.