Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Никто еще не чувствовал такого презрения к этому слову, какое чувствовал в ту минуту благородный Лесли. Однако, он почтительно склонил голову и отвечал с обычным присутствием духа.

– Вы произносите мое собственное мнение.

– Как выдумаете, Гарлей, справедливо ли мы судим? спросил Эджертон с нерешимостью, изумившею всех присутствовавших.

– Я думаю, отвечал Гарлей, с видимым сожалением к Рандалю, выходившим даже из пределов великодушие, – но в то же время, несмотря на сожаление, он старался придать словам своим двоякий смысл: – я думаю, что кто оказывал услугу Одлею Эджертону, никогда не был от этого в проигрыше, а если мистер Лесли написал этот памфлет, то, без сомнения, он услужил Эджертону. Если он подвергается наказанию за свою услугу, то мы надеемся, что Эджертон окажет достойное вознаграждение.

– Вознаграждение это уже давно оказано, отвечал Рандаль: – одна мысль, что мистер Эджертон заботится о моем счастии, в то время, когда он так занят, когда….

– Довольно, Лесли, довольно! прервал Эджертон, вставая с места и крепко пожав руку своему protégé. – Придите ко мне попозже вечером, и мы еще поговорим об этом.

В одно время с Эджертоном встали и члены Парламента и, пожав руку Лесли, сказали ему, что он поступил благородно, и что они не теряют надежды увидеть его в скором времени в Парламенте, с самодовольной улыбкой намекнули ему, что существование нового министерства будет весьма непродолжительно, и в заключение один из них пригласил Рандаля к обеду, а другой – провести недельку в его поместьи. Знаменитый памфлетист среди поздравлений с подвигом, который делал его нищим, вышел из комнаты. О, как в эти минуты проклинал он несчастного Джона Борлея!

Было уже за полночь, когда Одлей Эджертон позвал к себе Рандаля. Государственный сановник находился один. Он сидел перед огромным бюро с многочисленными разделениями и занимался перекладкою бумаг из этого бюро, – одних – в число негодных бумаг, других – в пылавший камин, а некоторых – в два огромные железные сундука с патентованными замками, которые стояли раскрытыми у самых его ног. Крепкими, холодными и мрачными казались эти сундуки, безмолвно принимая в себя останки минувшего могущества; они казались крепкими, холодными и мрачными как могила. При входе Рандаля Одлей взглянул на него, предложил ему стул, продолжал свое занятие еще на несколько минут и потом, окинув взором комнату, как будто с усилием отрывая себя от своей главной страсти – публичной жизни, заговорил решительным тоном:

– Не знаю, Рандаль Лесли, считали ли вы меня за человека без нужды осторожного или чересчур невеликодушного, когда я сказал вам, что вы не должны ожидать от меня ничего, кроме повышения на вашем поприще, не ожидать от моего великодушие при жизни, и из духовного завещания по смерти ни малейшего приращения к нашей собственности. Я вижу по выражению вашего лица, что вы намерены отвечать мне: благодарю вас за это. Теперь я должен сказать, по секрету, хотя через несколько дней это уже не будет секретом для целого света, должен сказать вам, что, занимаясь делами государственными, я оставлял свои собственные дела в таком небрежении, что представил собою пример человека, который ежедневно отделял от своего капитала известную часть, рассчитывая, что капитала достанет ему на всю жизнь. К несчастью, человек этот прожил слишком долго. (Одлей улыбнулся – улыбка его была холодна как солнечный луч, отразившийся на льдине) и потом продолжал тем же твердым, решительным тоном. – К перспективе, которая открывается передо мной, я давно приготовился. Я знал заранее, чем это кончится. Я знал это прежде, чем вы явились в мой дом, и потому благородным и справедливым долгом поставил себе предостеречь вас против надежд, которые в противном случае вы весьма естественно могли бы питать. В этом отношении более мне нечего сказать вам. Быть может, слова мои заставят вас удивляться, почему я, которого считали методическим и практическим в государственных делах, был до такой степени неблагоразумен в своих собственных.

– О, сэр! вы не обязаны давать мне отчета в своих поступках.

– Я человек одинокий; все немногие мои родственники ни в чем не нуждались от меня. Я имел полное право располагать моим достоянием, как мне было угодно, и, в отношении к себе, я истратил его беспечно, – но истратил не без благодетельного влияния на других. Я сказал все.

Вместе с этим Одлей механически закрыл один из железных сундуков и твердо наступил на крышку.

– Мне не удалось подвинуть вас вперед на вашем поприще, снова начал Одлей.. – Правда, я предостерегал вас, что, избирая это поприще, вы пускали свое счастье в лоттерею, и, конечно, имели более шансов на выигрыш, нежели на пустой билет. К несчастью, вам выпал пустой билет, и дело приняло серьёзный оборот. Скажите, что вы намерены делать?

Прямой вопрос Эджертона требовал ответа.

– Я намерен, сэр, по-прежнему следовать вашему совету, отвечал Рандаль.

– Мой совет, сказал Одлей, смягчив свой тон и взгляд: – быть может, покажется грубым и неприятным. Я предоставлю на ваш выбор два предложения. Одно из них: снова начать прежнюю жизнь. Я говорил вам, что ваше имя осталось в списках университета. Вы можете снова выйти на эту дорогу, можете получить степень, после того поступить в число наших юриспрудентов. Вы имеете таланты, с которыми смело можно надеяться успеть в этой профессии. Успех будет медленный, это правда, но, при вашем трудолюбии, верный. И, поверьте мне, Лесли, честолюбие тогда только имеет свою особенную прелесть, когда оно заменяет высокое имя надежды.

– Поступить в университет…… вторично! Это, мне кажется, слишком большой шаг назад, весьма сухо сказал Рандаль: – слишком большой шаг назад…. и к чему? Вступить на поприще, которого никто не достигает ранее седых волос? Кроме того, чем же я стану жить до окончания своих занятий?

– Об этом не стоит беспокоиться. Из руин моего богатства я еще надеюсь сохранить скромный капитал, который обеспечит ваше существование в университете.

– Ах, сэр, мне бы не хотелось обременять вас долее. Да и какое право имею я на подобное великодушие? разве потому только, что я ношу имя Лесли?

Рандаль произнес последние слова против своего желания, таким тоном, в котором обнаруживалась вся горечь упрека. Эджертон слишком хорошо знал людей, чтоб не понять этого упрека и не простить его.

– Конечно, отвечал он спокойно: – как Лесли, вы имеете право на мое уважение и имели бы право на что нибудь более, еслиб я так ясно не предупредил вас в противном. Значит это предложение вам не нравится?

– Позвольте мне узнать второе, сэр? Услышав его, я вернее могу выразить свое мнение, угрюмо сказал Рандаль.