Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

– Простите, я об этом не подумал. Само слово указывает на это: понятно, что тот, кто возрождается, – вырождается.

– Само собой разумеется.

– Остается один великий век – семнадцатый.

Эти мои слова заглушил общий вопль негодования.

– Что это за Жесткокрылый дикарь? – хором закричали Червецы. – Из какой норы вы вылезли? Имейте в виду, что все известное, общепризнанное, одобренное потомством мы отрицаем, отвергаем, сводим к нулю. Напротив, все неведомое, безвестное, погруженное во тьму забвения мы очищаем, воскрешаем, восхваляем и покрываем лаком нашего восхищения. Так вот, как мы вам только что объяснили, во всей истории человечества была всего одна великая и прекрасная эпоха; она длилась двадцать лет и три месяца; началась она в 1021 году, во времена Аверроэса на земле сарацинов. В ту пору в маленьком городе Северной Африки искусства достигли невиданного расцвета. По сравнению с этой эпохой творцы тех четырех эпох, о которых все постоянно толкуют, не что иное, как жалкие Тли [547].

В них вы найдете Бархатных Цирцей, которые примут вас любезно и непринужденно

– Простите мне мое заблуждение, господа Червецы; в свое оправдание я могу сказать лишь одно: мне с самых юных лет внушали, что дважды два четыре. Это ложное утверждение так прочно засело в моем уме, что, несмотря на ваши ученые рассуждения, я продолжаю подозревать, что дважды два еще какое-то время будет равняться четырем.

Я склонился к уху моего провожатого и прошептал:

– Пойдемте к каким-нибудь другим Животным.

– С удовольствием.

Майский Жук устремился вглубь сада, в уголок, мне незнакомый. Название этого заведения происходило от старого шоссе, на котором оно располагалось [548]. Спутник мой ввел меня в прекрасный, богато разукрашенный Тюльпан, полный самых разных Насекомых.

– Перед вами, – сказал Майский Жук, – весь цвет энтомологии: Павлиньи Глаза, Адмиралы, Монархи, Принцы, Цикады, Кавалеры, Сатиры, даже Вулканы и Аргусы.

Я смотрел во все глаза. Самцы имели довольно задорный вид; самки шептались, усевшись в кружок. У всех были заученные манеры, означавшие, сколько я мог понять, примерно следующее:

– В настоящую минуту мы хотим показать, что нам ни до чего нет дела. Чего обычно хотят живые существа? Смеяться, болтать, есть и пить? Так вот, мы не имеем ни малейшего желания смеяться, мы стараемся болтать как можно реже, мы ничего не едим и почти ничего не пьем.

– Отчего же, – осведомился я у своего провожатого, – им так противны смех, болтовня, еда и питье?

– Оттого, что они хотят показать свою выправку, выдержку, знание хорошего тона. Но долго это не продлится. Скоро они, напротив, захотят показать свою страстность. Попытайте счастья, заговорите с ними о чем-нибудь; они ответят.

Насекомому, любящему жить в обществе, тяжко, если он родился чересчур любознательным и любит совать свой нос в чужие дела; он непременно разглядит под оболочкой себе подобных тайные мысли и намерения, которые они предпочитают скрывать. Скорее всего я происхожу из рода египетских Скарабеев, привыкших разгадывать физиогномические иероглифы, и помимо воли примешиваю к тому, что изрекают уста, то, что я прочел на лице.

Последовав совету своего друга Майского Жука, я подошел к юному Кавалеру [549]и, чтобы завязать разговор, спросил, случалось ли ему путешествовать. Тотчас глаза его вспыхнули, и пока он произносил свой монолог, я четко различал, что творится в его хилом умишке.

– Случалось ли мне путешествовать, господин Скарабей! Мало того что случалось, но я и путешествовал-то только ради того, чтобы иметь возможность этим похвастать. Я не преминул побывать в Риме, Флоренции и Неаполе, чтобы по мне наверняка было заметно, что я там побывал.

Кавалер целых пять минут толковал мне об итальянских городах, а затем удалился, бормоча себе под нос:

– Благодарение Богу! по мне было видно, что я побывал в Италии.

Шершню я указал на одну из Цирцей и спросил, знаком ли он с нею.

– Какая удача! – воскликнул Шершень. – Еще как знаком. Я могу, пожалуй, даже сказать, что принадлежу к числу ее друзей. Я знаком также вон с тем Принцем и вон с тем Монархом, который стоит к нам спиной. Я близкий друг того Графа, которому вы только что наступили на лапку.

– Благодарю вас, – отвечал я и откланялся.

Шершень двинулся восвояси, бормоча себе под нос:

– Я прожил день недаром; я показал, что знаком со множеством важных Животных. Как сильно я вырос в собственных глазах, прослыв важной особой в глазах этого чужака!

Молодой Шмель смело подлетел к четырем Стрекозам и долго крутился между ними.

Целые сутки эти невинные создания ощущают себя настоящими героями

– В добрый час! – сказал я ему. – Вы, кажется, весело провели время.

– Слава Небесам! – отвечал он. – Я счастлив, что вы это заметили. О, какой прекрасный день! Посторонний решил, что я веселюсь! Посторонний меня разглядывал! Нынче ночью я буду спать спокойно [550].

Два довольно уродливых Насекомых вели беседу в углу.

– Кто это такие? – спросил я Майского Жука.

– Это, – отвечал мой провожатый, – Муравьи-Бульдоги из мира финансов [551]. У них странные нравы. По утрам они собираются в храме, посвященном их занятиям, и начинают рыть ямы друг другу, отчего почва в этом храме зыбкая и опасная. Неопытные и неуклюжие посетители проваливаются в эти ямы и тут же попадают в пасть к Бульдогам. Если днем Муравью-Бульдогу досталась завидная добыча, вечером он охотно красуется в свете. Жена его – Стрекоза в золоте и брильянтах.

Я предоставил Муравьям-Бульдогам обсуждать свои подкопы и предпочел вслушаться в шепот Стрекоз.

– Милочка моя, – говорила одна из них другой, – ваш кузен воплощает последний комариный писк моды; поболтаем о нем? Он того и гляди начнет пить кровь из вашего старого Вулкана.

– Как вы могли подумать, что у меня с ним есть что-то общее? У нас разные вкусы. Он упрекает меня за то, что в музыке я ценю только чувственную сторону. Он издевается надо мной, когда я восхищаюсь Сколопендрами, исполняющими на клавесине вариации на темы старых песенок, но, в силу удивительной непоследовательности, бранит меня, когда я ем пастилки во время исполнения сонат или квартетов Гайдна и Моцарта. Так ему мое сердце не покорить. Да и вообще, милочка моя, вон тот старый Павлиний Глаз обожает нежничать с Вами; не лучше ли нам поболтать о нем?

– Не стану спорить, я к нему неравнодушна. Он управляет театрами и может поглазеть на любой спектакль, какой захочет. Разве это не восхитительно? Вид этого Павлиньего Глаза в литерной ложе потрясает мое воображение. Представьте только, он может за один вечер бесплатно побывать во всех театрах!..