Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Странное внутреннее веселье овладело мной, что-то вроде полусумасшедшей радости, грозившей время от времени прорваться сквозь маску строгого самообладания, которую мне необходимо было носить. Бывали моменты, когда я мог бы рассмеяться, задрожать или запеть с неистовством пьяного сумасшедшего. И тогда я начинал болтать безостановочно; мои речи источали горькое остроумие и острый сарказм, так что один или два раза герцог даже одарил меня изучающим вопросительным взглядом, слово счел мое поведение напускным или неестественным. Мой извозчик был вынужден ехать очень медленно из-за плотных толп народа, которые толкались на каждом углу и в каждом проезде; при этом вопли скоморохов, прыжки уличных клоунов, стрельба из игрушечных пистолетов и звонкие взрывы разноцветных шаров, которые раскачивали из стороны в сторону в воздухе веселые гуляки, часто пугали моих быстрых лошадей и заставляли их подпрыгивать и угрожающе гарцевать, чем привлекали еще больше внимания к моему экипажу. Когда мы наконец подъехали к дверям часовни, я был удивлен тем количеством зевак, что собралось вокруг. Здесь скопилась целая толпа бездельников, нищих, детей и людей среднего класса всех видов, которые наблюдали за моим прибытием с предельным интересом и волнением.

В соответствии с моим распоряжением яркая темно-красная ковровая дорожка была расстелена от края мостовой и простиралась до самого алтаря; здесь также установили шелковый навес, под которым выстроилась целая миниатюрная аллея пальм и тропических цветов. Все глаза с любопытством обратились на меня, когда я выбрался из кареты и направился в часовню вместе с герцогом, и ропот о моем обширном богатстве и великодушии внятно прошелестел в толпе. Одна старая карга, ужасно уродливая, но с большими темными проникновенными глазами, словно угасавшие светильники потерянной красоты, хихикала и бормотала, вытянув шею и свое тощее горло вперед, чтобы увидеть меня поближе: «Ай, ай! Господь знает, что ему, бедняжке, понадобится все его богатство и благородство, чтобы накормить ее досыта. Этот маленький красный жестокий ротик вечно открыт и глотает деньги, как макароны, посмеиваясь над страданиями бедняков! Ах! Это нехорошо, нехорошо! Ему нужно быть очень богатым, чтобы ее ублажить!»

Герцог де Марина уловил эти слова и бросил на меня быстрый взгляд, но я притворился, что не слышал их. Внутри часовни собралось огромное количество людей, однако мои специально приглашенные гости числом не более тридцати сидели в отведенном для них пространстве около алтаря, отгороженном от простых зрителей шелковой веревкой, перекрывавшей проход. Я обменивался взглядами с большинством из них и в ответ получал их поздравления, затем я прошел уверенным шагом к Царским Вратам и там остановился. Великолепные картины на стенах вокруг меня, казалось, жили собственной таинственной жизнью: увенчанные славой головы святых и мучеников были повернуты ко мне, как будто вопрошая: «Должен ли ты это делать? Не осталось ли в тебе прощения?»

Но мой ответ был непреклонен: «Нет, даже если потом я буду гореть в неугасимом пламени ада! Пока я жив – я буду мстить!»

Истекающий кровью Христос на кресте остановил на мне Свой пристальный укоряющий взор, Его глаза, казалось, говорили: «О, заблудшая душа, что мучится бурлящими страстями, не встретишь ли ты вскоре и свой конец? И чем оправдаешься ты в последний свой час?»

А я внутренне отвечал: «Ничем! Ни капли сожаления нет во мне, и ничто не принесет мне радости, кроме завершения моей мести! И я это сделаю, даже если небеса разверзнутся и земля провалится под ногами! На этот раз предательство женщины не уйдет от наказания, на этот раз ее настигнет странное, изощренное правосудие!»

И моя душа вновь погрузилась в безмолвную задумчивость. Солнечный свет торжественно проникал через витражные окна: голубые, золотые, темно-красные и фиолетовые отблески великолепного сияния играли мерцающими образами на снежной белизне мраморного алтаря, и звук музыки – медленный мягкий величественный, будто ангел спускался с небес – звучал в пропитанном ладаном воздухе. Невидимый органист играл возвышенный отрывок из произведения Палестрина, и мягкие ноты изливались, гармонично ложась друг на друга, как струи фонтана, стекавшие на цветы.

Я думал о своей прошлой женитьбе, когда стоял на том же самом месте, полный надежд, опьяненный любовью и радостью, когда Гуидо Феррари находился рядом и сделал самый первый глоток искушения из отравленной чаши соблазнительной красоты моей жены; когда я – несчастный глупец! – думал, что скорее сам Господь солжет, чем хоть один из этих любимых мною людей предаст меня. Я вытащил обручальное кольцо из кармана и посмотрел на него: оно ярко сияло и выглядело как новое. И вместе с тем оно было старым – то же самое кольцо, что я снял с пальчика моей жены за день до этого; его всего лишь отполировал заново искусный ювелир, так что оно более не выдавало следов носки и выглядело так, будто я купил его этим утром.

Огромный кафедральный колокол отбил одиннадцать ударов, и, когда последний удар разносился эхом с башни, двери часовни распахнулись, и нежный шелест движущихся одежд предвосхитил появление моей жены. Она приближалась, слегка облокотившись на руку старого Шевалье Манчини, кто остался верен своему кредо храбрости и с готовностью принял на себя обязанность отца невесты в этом случае; меня тогда не удивил ропот всеобщего восхищения, что пробежал меж собравшихся людей, когда этот величайший шедевр дьявольского творения прошагал медленно и величественно мимо толпы. На ней было надето платье из тяжелого белого бархата очень простого пошива, бесценная кружевная вуаль не толще паутины закрывала ее с головы до ног, драгоценности, подаренные мной, сверкали, как солнечные зайчики в ее волосах, на талии, груди и обнаженных руках.

Коль скоро она называла себя вдовой, то ее не сопровождали подружки невесты; ее шлейф поддерживал красивый мальчик, одетый в фиолетово-золотой костюм, словно сошедший со страниц книги шестнадцатого века, – это был младший сын герцога де Марина. Две нежные девочки пяти и шести лет двигались впереди, разбрасывая белые розы и лилии и ступая задом наперед, словно перед королевой; они казались двумя феями, сбежавшими из ночного сна в их маленьких свободных платьицах из плюша золотого цвета и с луговыми нарциссами поверх рассыпанных в беспорядке вьющихся волос. Нина сама усердно их тренировала и теперь, достигнув алтаря, они скромно остановились по разные стороны от нее, а милый паж занял место позади, все еще держа конец бархатного шлейфа с видом очаровательного высокомерия и самодовольства.