Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Боже мой, Винченцо! Наконец радость пришла и ко мне, как видите! Завтра я женюсь на графине Романи – на самой прекрасной и, вероятно, богатейшей женщине Неаполя!»

«Я знаю, ваше сиятельство», – сказал он с тем же опущенным взглядом и печальным видом.

«Вы не рады, полагаю, перспективе моего счастья?» – спросил я насмешливо.

На секунду он поднял глаза, а затем столь же быстро опустил их вновь.

«Если бы ваш слуга мог быть уверен в том, что ваше превосходительство и впрямь счастливы, то это было бы прекрасно», – отвечал он двусмысленно.

«А вы не уверены?»

Он помолчал, а затем уверенно ответил:

«Нет, ваше сиятельство не выглядит счастливым. Поистине, нет и нет! У него вид одновременно печальный и усталый».

Я безразлично пожал плечами.

«Вы ошибаетесь на мой счет, Винченцо. Я хорошо себя чувствую и вполне счастлив. Боже мой! Кто же может быть счастливее? Но что касается моего здоровья и счастья, то они для меня ничего не значат и еще меньше должны бы значить для вас. Послушайте, есть кое-что, о чем я хотел бы вас попросить».

Он искоса взглянул выжидающим взглядом. Я продолжал:

«Завтра вечером я хочу, чтобы вы уехали в Авеллино».

Он был крайне удивлен.

«В Авеллино! – пробормотал он на выдохе. – В Авеллино!»

«Да, в Авеллино, – повторил я несколько нетерпеливо. – Неужели это так удивительно? Вы передадите от меня письмо для синьоры Монти. Послушайте, Винченцо, вы были так преданы и столько для меня сделали, что я жду от вас теперь той же искренней верности и повиновения во всем. Завтра, когда начнется бал, вы мне здесь не понадобитесь, так что можете сесть на девятичасовый поезд до Авеллино и – поймите меня правильно – там вы и останетесь до тех пор, пока не получите от меня дальнейших указаний. Вам не придется долго ждать и вскоре, – здесь я улыбнулся, – вы сможете заполучить любовь Лилы».

Винченцо не дал мне ответной улыбки.

«Но, но, – запинался он, крайне озадаченный, – если я поеду в Авеллино, то не дождусь вашего сиятельства. Надо еще упаковать вещи, и кто присмотрит за багажом, когда утром в пятницу вы отправитесь в Рим? И, и я надеялся проводить вас на вокзал…» Он остановился, поскольку был слишком взволнован, чтобы продолжать говорить.

Я добродушно рассмеялся.

«Сколько еще пустяков вы придумаете в противовес моим приказам? Что касается чемоданов, то вы можете упаковать их прямо сегодня, если желаете, тогда они будут уже готовы. Остальные же ваши обязанности могут быть один раз переложены на других исполнителей. Не просто важно, но необходимо, чтобы вы уехали в Авеллино по моему поручению. Я хочу, чтобы вы взяли с собой вот это», – и я указал на маленькую квадратную железную коробочку, крепко сбитую и надежно запертую на висячий замочек, которая стояла на столе около меня.

Он посмотрел на коробочку, и мрачность его настроения еще более углубилась. Я выказал некоторое раздражение.

«Да что с вами такое? – сказал я наконец с максимальной строгостью. – Если у вас есть что-то на уме, то говорите немедленно!»

Его поразила моя вспышка гнева. Он взглянул на меня с удивлением и болью в глазах и заговорил своим мягким тосканским голосом, в котором прозвучала красноречивая просьба:

«Ваше сиятельство! – воскликнул он страстно. – Вы должны меня простить – да, простите вашего несчастного слугу, который вел себя слишком самонадеянно, но который искренне вам предан – да, в самом деле, так искренне! – и кто пошел бы за вами на смерть, если бы это потребовалось! Я не слепой, я вижу ваши страдания, поскольку вы страдаете, ваше превосходительство, хотя и прекрасно скрываете это! Я нередко наблюдал за вами, пока вы этого не замечали. Я чувствую, что у вас на сердце, как мы говорим, зияет рана, – кровоточащая, постоянно кровоточащая. Подобная вещь предвещает смерть столь же верно, как и удачный выстрел на дуэли. Позвольте мне присмотреть за вами, ваше сиятельство, позвольте остаться с вами! Я научился вас любить! Ах, синьор, – и он подошел и застенчиво взял мою руку, – вы ведь не видите – как вы можете видеть? – этого вашего взгляда порой, взгляда человека, оглушенного сильным ударом. Я сказал себе: „Этот взгляд меня убьет, если я буду видеть его постоянно“. И ваша любовь к этой знаменитой леди, на которой вы завтра женитесь, не освещает вашу душу, как должна бы. Нет! Вы кажетесь даже печальнее, чем прежде, и тот взгляд, о котором я говорил, возвращается снова и снова. Да, я за вами следил и в последнее время видел, как вы засиживались до ночи за письменным столом, когда уже пора было спать. Ах, синьор! Вы сердиты, я знаю, что мне не следовало об этом говорить, но скажите мне, как я могу смотреть в глаза Лилы и быть счастливым, когда я чувствую ваше одиночество и грусть?»

Я остановил поток его красноречия немым жестом и вынул руку из его пожатия.

«Я не сержусь на вас», – сказал я довольно спокойно и все же с некоторой холодностью, хотя вся моя натура, обычно чувствительная, была глубоко взволнована тем быстрым, непринужденным выражением его привязанности, что так горячо слетала с его губ текучей музыкой глубокого тосканского голоса. «Нет, не сержусь, но мне жаль, что я стал объектом столь пристального внимания с вашей стороны. Ваша жалость неуместна, Винченцо, это действительно так! Пожалейте императора, наряженного в пурпур и посаженного на трон из чистого золота, но не жалейте меня! Я говорю вам, что завтра – да, уже завтра! – я обрету все, о чем мечтал, – мое величайшее желание исполнится. Поверьте! Ни один человек в мире никогда не был так искренне удовлетворен, как буду я!»

Затем, видя, что он все еще глядел на меня с грустью и недоверием, я хлопнул его ладонью по плечу и улыбнулся.

«Давайте, давайте, друг мой, сделайте более веселую физиономию ради дня моей женитьбы, иначе вы окажетесь недостойным Лилы. Я благодарю вас от всего сердца, – и я заговорил серьезнее, – за вашу искреннюю заботу и доброту, но я вас уверяю, что у меня все в порядке. Я прекрасно себя чувствую и очень счастлив. Вы хорошо усвоили, что завтра вечером вы едете в Авеллино?»

Винченцо вздохнул, но не проявил энтузиазма.

«Пусть будет так, как угодно вашему сиятельству», – пробормотал он покорно.

«Вот и хорошо, – ответил я довольно. – И раз вы знаете, что это мне угодно, то позаботьтесь о том, чтобы ничто не помешало вашему отъезду. И еще кое-что: вы должны перестать наблюдать за мной. Откровенно говоря, я не желаю находиться под вашим присмотром. Нет, я не обижаюсь, отнюдь, преданность и самоотречение – прекрасные качества, но в настоящее время я предпочитаю послушание – строгое, абсолютное послушание. Что бы я ни сделал, где бы я ни заснул или ни проснулся, куда бы ни пошел или ни встал – занимайтесь своими обязанностями и не принимайте во внимание моих действий. Так вы лучшим образом мне послужите, ясно вам?»