Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Вы должны танцевать, Чезаре, – сказала она со злорадной улыбкой. – Вы забываете о своих обязанностях. Мы с вами открываем бал!»

Я сразу механически поднялся.

«Что же это за танец? – спросил я с вымученной улыбкой. – Боюсь, вы найдете во мне неуклюжего партнера».

Она надулась.

«О, уверенна, что нет! Вы ведь не собираетесь опозорить меня – вы должны станцевать должным образом хотя бы один раз. Мы будем выглядеть очень глупо, если вы ошибетесь. Оркестр собирался играть кадриль, но я не захотела ее и приказала исполнить Венгерский вальс. Клянусь, что никогда не прощу вам плохого танца – ничто не может представить нас в более неловком и глупом свете».

Я ничего не ответил, но обхватил ее рукой за талию и встал в позицию готовности. Я старательно избегал смотреть на нее, поскольку мне становилось все труднее и труднее с каждой минутой сдерживать натиск ее очарования и не поддаваться ему. Я разрывался между любовью и ненавистью. Да, любовью! В том моем озлобленном состоянии, не имея ни капли почтения к ней, меня заполняло чувство, сродни глупой ярости, которое смешивалось с другим, более благородным желанием, а именно, объявить обо всей ее мерзости прямо здесь, перед всеми ее названными восхищенными друзьями и оставить ее пристыженной в пыли презрения, ненавидимую и брошенную всеми. И все же я хорошо знал, что если бы я раскрыл рот, чтобы огласить прилюдно нашу историю перед этой блестящей толпой, то меня бы сочли сумасшедшим, а такая женщина, как она, во всем этом не видела никакого позора.

Плавный темп Венгерского вальса, этого самого очаровательного из всех танцев, который предпочитали только теплокровные южане, теперь начался. Он исполнялся пианиссимо, и музыка прокрадывалась через комнату, как трепещущее дыхание мягкого морского ветра. Я всегда отлично вальсировал, и мой шаг совпадал с шагом Нины так же гармонично, как две ноты в одном идеальном аккорде. Она это быстро заметила и взглянула на меня с благодарным удивлением, когда я легко вел ее в ленивом сонном движении через сверкающие ряды наших гостей, которые наблюдали с восхищением, как мы два или три раза обошли комнату.

Затем все присутствующие последовали нашему примеру, и через пару мгновений вся зала превратилась в движущийся цветочный сад, наполнившись мельканием цветов и радужным сиянием; а в это время музыка становилась громче и, нарастая в точно определенные моменты, отражалась от стен, как звон мелодичных колоколов, через который прорывается пение птиц. Мое сердце яростно билось, мозг затуманивался, а чувства расплывались, поскольку я ощущал теплое дыхание своей жены на щеке; я притянул ее талию ближе к себе, сжал ее маленькую ручку в перчатке покрепче. Она почувствовала усиленное давление и подняла свои белые веки, украшенные длинными черными ресницами, которые придавали такое сонное очарование ее глазам, и ее губы растянулись в неполной улыбке.

«Наконец вы меня любите!» – прошептала она.

«Наконец, наконец, – повторил я, едва ли разбирая, что говорил. – Если бы я не любил вас до этого, красавица, то не был бы таким и сегодня вечером».

Тихий дрожащий смех был ее ответом.

«Я это знала, – пробормотала она снова, едва дыша, поскольку я вовлек ее быстрым и страстным движением в поток танцоров. – Вы пытались казаться холодным, но я знала, что смогу заставить вас полюбить меня, – да, страстно влюбиться! – и я оказалась права». Затем с выражением триумфального тщеславия она добавила: «Я верю, что вы бы умерли ради меня!»

Я еще ближе придвинулся к ней. Мое частое дыхание колыхало перистое золото ее волос.

«Я уже умер ради вас, – сказал я. – Я убил прошлого себя по вашей вине».

Все еще танцуя в моих объятиях и скользя вперед, подобно морской нимфе на освещенной луной пене, она тревожно вздохнула.

«Что вы имеете в виду, любовь моя?» – спросила она самым нежным голосом в мире.

Ах, Боже мой! Это нежное соблазнительное звучание ее голоса – как же хорошо я знал его! Как часто он выжимал мои силы, словно песнь сказочных сирен, побеждавшая слушающих моряков.

«Я имею в виду, что вы меня изменили, моя сладкая! – прошептал я поспешно. – Я казался стариком, а для вас стану вновь молодым сегодня же; для вас моя застывшая густая кровь снова закипит и ускорится, как лава; для вас мое давно похороненное прошлое поднимется со всей нерастраченной энергией; для вас я стану любовником, которого, вероятно, ни одна женщина никогда не знала и никогда более не узнает!»

Она слушала и прижималась все ближе ко мне во время танца. Мои слова ей нравились. Следующим пунктом после ее любви к богатству и удовольствиям шла страсть покорять мужчин. Она очень походила на пантеру по своей природе: ее первый инстинкт толкал ее на то, чтобы пожрать, а последующий – начать прыгать с первым встречным животным, хотя ее спокойная и стремительная игра могла бы означать и смерть. Она ни в коем случае не была исключением в этом смысле; немало есть женщин, подобных ей.

По мере того как вальс замедлялся, приходя к своему эффектному завершению, я подвел жену к ее креслу и поручил ей позаботиться о выдающемся принце из Рима, который был ее следующим партнером. Затем я незаметно выскользнул, чтобы разузнать о Винченцо. Он уже уехал; один из официантов отеля, его друг, проводил его и посадил на поезд до Авеллино. Перед самым отъездом он заглянул в бальный зал и увидел меня, стоящим и готовым к танцу с моей женой, затем «со слезами на глазах», как сказал оживленный маленький официант, который только что возвратился с вокзала, он уехал, не отважившись попрощаться.

Я, конечно же, выслушал эту информацию с напускным безразличием, но мое сердце ощутило внезапную пустоту, чудовищное, странное одиночество. С моим верным слугой под боком меня наполняла уверенность от присутствия друга, теперь же я остался непередаваемо одиноким, готовым выполнить свое дело без заминки и провала. Я чувствовал себя, как это и было в действительности, изолированным от общества, стоящим с моей жертвой в стороне в каком-то смутном отрывке времени, от которого отступила остальная часть мира, где ищущий глаз одного только Создателя мог созерцать меня. Только она, я и Господь Бог – трое нас существовало для меня во всей вселенной, а между этой троицей должно было совершиться правосудие.

В задумчивости и с опущенным взглядом я возвратился в бальный зал. В дверях мне встретилась молодая девушка, которая была единственной дочерью величайшего неаполитанского рода. Одетая во все белоснежное, как и другие девушки ее возраста, с короной подснежников в темных волосах и с ямочками от смеха на щеках, она выглядела воплощением ранней весны. Она обратилась ко мне с некоторым смущением и вместе с тем со всем детским дружелюбием: