Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Возмездие свершилось! Я не мог продолжать вести войну с наивно улыбающимся сумасшедшим существом, у которого вырвали всю дьявольскую хитрость и изобретательность и которая по этой причине стала уже другой женщиной. Ее потеря разума стала компенсацией за мою потерянную любовь. Я решил еще раз попробовать привлечь ее внимание. И уже открыл рот, чтобы заговорить, но, прежде чем слова обрели форму, тот чудной блуждающий шум снова резанул мой слух, и на этот раз он сопровождался низкой вибрацией, которая прокатилась над головой, как пушечный залп. Раньше, чем я разгадал его значение; прежде, чем успел сделать хоть один шаг к моей жене, которая все еще сидела на перевернутом гробе, улыбаясь себе в зеркале; до того, как я вымолвил хоть одно слово или сдвинулся на дюйм, – чудовищный грохот прокатился по склепу, за которым последовал целый шквал острых камней, пыли и раскрошившихся костей! Я в молчаливом ужасе отступил назад, инстинктивно закрыв глаза, а когда открыл их вновь, то вокруг была лишь тьма и полная тишина! Лишь ветер выл на поверхности отчаяннее, чем когда-либо; сильный порыв пронесся через подземелье, неся с собой засохшие листья и швыряя их мне в лицо, и я слышал, как ветви деревьев шумно скрипели под натиском ярости шторма. Но тише! Мне послышался слабый стон. Дрожа до самых кончиков пальцев, оглушенный неописуемым ужасом, я рыскал в кармане в поисках спичек – и я их нашел. Затем, немалым усилием совладав со своими трясущимися руками, я высек свет. Пламя было таким тусклым, что поначалу я ничего не видел. Я громко позвал:

«Нина!»

Ответа не было.

Одна из потухших свечей лежала около меня, я поджег ее трясущимися руками и поднял выше – и тут у меня вырвался крик безмерного ужаса! О, Господь непреклонной справедливости, несомненно, Твоя месть превзошла величием мою! Гигантский каменный блок, сдвинутый неистовым ветром, свалился с крыши склепа, рухнув четко на то самое место, где сидела она минутой ранее с такой чудесной улыбкой! Расплющенная весом огромного камня, вдавленная в осколки моего собственного гроба, она лежала там, где я не видел уже ничего, кроме одной только торчавшей белой руки, – той руки, на которой насмешливо поблескивало обручальное кольцо! И когда я еще смотрел туда, эта рука неестественно подрагивала, ударяясь о землю, а потом затихла! Это было ужасно. До сих пор я вижу во сне эту дергающуюся белую руку с бриллиантами, иронически сверкающими на ней. Она умоляет, она зовет, она угрожает и молит! И когда придет мое время умирать, она поманит меня в могилу! И еще там виднелся кусок ее шикарного платья, мои глаза остановились на нем, и я заметил медленно вытекавшую из-под камня кровь, которая пропитывала ткань; этот камень был настолько тяжел, что ни один человек, вероятно, не сдвинул бы его ни на дюйм, и именно он запечатал ее жуткую могилу! Господь Всемогущий! Как же быстро вытекал темно-красный поток жизни, пятная снежную белизну кружева ее одежд мрачным темным цветом! Сильно шатаясь, как пьяный человек, наполовину обезумевший от боли, я приблизился и коснулся той маленькой белой руки, которая лежала, вытянувшись на земле; я склонился и почти уже коснулся ее губами, но в это время некое странное отвращение поднялось в моей душе и запретило это сделать!

В оцепенении от скорби и ужаса я нашел распятие монаха Чиприано, которое упало на пол, сомкнул еще теплые кончики пальцев вокруг него и оставил его так; неестественное, мрачное спокойствие охладило волнение моих напряженных нервов.

«Это все, что я могу для тебя сделать, – проговорил я бессознательно. – Да простит тебя Христос, потому что я не смогу!»

И, прикрыв глаза, чтобы избавиться от этого зрелища, я повернулся прочь. Я поспешил в каком-то безумии к лестнице, и поставив ногу на нижнюю ступень, погасил свечу, которую нес в руке. Некий импульс заставил меня оглянуться назад, где я увидел то, что до сих пор стоит у меня перед глазами и что не исчезнет до самой смерти! В крыше склепа после обрушения огромного камня образовалось отверстие, через которое яркая луна теперь запустила свой длинный призрачный луч. Зеленое сияние, словно спектральная лампа, еще более усилило окружающую темноту, высветив с поразительной четкостью лишь один объект: тонкое простертое запястье белее альпийского снега! Я дико смотрел на него, отблески камней слепили глаза, сияние серебряного распятия, зажатого в этих маленьких восковых пальчиках, помутило мой рассудок, и с чудовищным криком необъяснимого ужаса я рванулся вверх по лестнице с бешеной скоростью, отпер железную дверь, через которую она уже никогда не пройдет, и очутился на свободе лицом к лицу с ветром, столь же неистовым, как и мои страсти. С яростной поспешностью я захлопнул вход в склеп! С двойной предосторожностью я запер дверь! Нет, я еще не полностью осознавал, что она поистине умерла, и поймал себя на том, что кричал вслух: «Спасен! Спасен наконец! Она уже не сбежит: я замуровал тайный ход, и никто не услышит ее криков; она поборется немного, а потом все закончится, она никогда уже не засмеется, никогда не поцелует, никогда не полюбит, никогда не соврет глупым мужчинам! Она погребена, как был погребен и я! Похоронена заживо!»

Бормоча это себе под нос в каком-то бессвязном рыдании, я повернулся, чтобы встретить рев дикой ночной бури, когда мой разум был замутнен, конечности ослабли и дрожали, а небеса и земля грохотали вокруг меня, словно штормящее море; луна удивленно проглядывала сквозь движущиеся тучи, и вся вселенная, как одно целое, пребывала в беспорядочном и бесформенном хаосе вокруг меня; несмотря на это, я пошел дальше, чтобы встретить мою судьбу, и оставил ее!

Никем не узнанный и не преследуемый я покинул Неаполь. Я завернулся в свой плащ и растянулся в каком-то тяжелом забытьи на палубе «Рондинеллы», но мой вид, очевидно, не вызвал никаких подозрений у шкипера, старого Антонио Барди, с которым мой друг Андреа договорился о моем путешествии, вряд ли догадываясь о личности пассажира, которого он рекомендовал.

Утро выдалось сияющим и прекрасным: сверкающие волны вставали на кончики пальцев, чтобы поцеловать еще порывистый ветер, солнечный свет одаривал широкой славной весенней улыбкой весь мир! Неся с собой бремя моих страданий, крайне изнуренный от нервного перенапряжения, я оглядывал все окружавшие меня вещи, словно в лихорадочном сне: смеющийся свет, голубая рябь воды, удаляющаяся линия родных берегов – все казалось мне размытым, смутным и нереальным, хотя моя душа бдительно и беспрестанно всматривалась вниз, в темные глубины, где лежала она, затихшая навсегда. Поскольку теперь я знал, что она мертва. Сама судьба убила ее – не я. Со всеми ее нераскаянными грехами, триумфом ее предательства, даже в ее сумасшествии – я все же не смог бы ее убить, несмотря на то что сама она пыталась убить меня.