Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Поглощенный мыслями, я не заметил, как закончилась служба. Чья-то рука прикоснулась ко мне и, взглянув вверх, я увидел преподобную Маргариту, которая прошептала:

«Следуйте за мной, если угодно».

Я поднялся и подчинился механически. Позади церковной двери она произнесла:

«Прошу простить меня за то, что вас тороплю, но посетителям не дозволяется видеть, как монахини и ученики выходят».

Я кивнул и продолжал идти позади нее. С трудом подбирая слова, я спросил:

«Много ли у вас учениц на этих праздниках?»

«Всего четырнадцать, – отвечала она, – и все они – еще дети, чьи родители далеко уехали. Бедняжки!» И строгие черты лица монахини сменились нежностью, когда она говорила: «Мы делаем все, что можем, чтобы дать им счастье, но на самом деле они одиноки. Обычно у нас пятьдесят или шестьдесят молодых девушек здесь, помимо дневных школьников».

«Большая ответственность», – заметил я.

«В самом деле, огромная! – кивнула она. – Можно сказать, ужасная. Столь многое в будущей жизни женщины зависит от раннего воспитания, которое она получает. Мы делаем все, что можем, но порой даже наши крайние усилия пропадают впустую; зло вползает в душу, и мы не знаем откуда, какие-то неожиданные ошибки портят человека, которым мы восхищались, и нередко мы разочаровываемся в самых многообещающих учениках. Увы! В этом мире не существует ничего идеального».

Говоря таким образом, она проводила меня в маленькую уютную комнатку, где было много книг и мягкие ковры.

«Это одна из наших библиотек, – объяснила она. – Графиня примет вас здесь, поскольку в гостиной вас могут побеспокоить другие посетители. Простите, – и в ее проницательном взгляде отразилось некое сострадание, – но вы выглядите не очень хорошо. Могу я предложить вам немного вина?»

Я отказался от этого предложения с многочисленными извинениями и уверил ее, что со мной все было отлично. Она сомневалась в этом, но наконец сказала озабоченно:

«Я надеюсь, что вы не обижены моим замечанием, касающимся вашей женитьбы на Нине Романи? Боюсь, я была слишком откровенна».

«Вовсе нет, мадам, – отвечал я со всей возможной искренностью. – Ничто не делает мне такого удовольствия, как честно высказанное мнение. Я так привык слышать обман…» Здесь я оборвал свою фразу и поспешно добавил: «Прошу, не подумайте, что у меня сложилось о вас неверное представление».

Она, казалось, обрадовалась и улыбнулась этой своей скрытной улыбкой, сказав:

«Несомненно, вы в нетерпении, синьор. Нина придет прямо к вам», – и с кратким прощальным жестом она ушла.

Определенно, она была доброй женщиной, и я смутно гадал о ее прошлой жизни, о том прошлом, которое она навсегда похоронила под тысячей молитв. Какой она была в молодости, до того как заперла себя в монастырских стенах, до того как наложила распятие на свое сердце, словно печать? Могла ли она также ловить мужские души в ловушку, мучая их обманом? Я полагал, что нет, – ее вид выражал чистоту и искренность; и все же, кто может быть уверен? Глаза Нины ведь тоже умели выглядеть так, будто в них сосредоточена сама душа истины. Прошло несколько минут. Я услышал звонкие детские голоса, поющие в соседней комнате:

Затем послышался мягкий шелест шелковых одежд, дверь отворилась, и вошла моя жена.

Она приблизилась, покачиваясь, со своей обычной грацией пантеры, ее красные губы произнесли с чарующей улыбкой:

«Как хорошо, что вы приехали! – начала она, простирая ко мне обе руки, словно приглашала в свои объятия. – И особенно в это Рождественское утро!» Она остановилась и, заметив, что я не двигался и не говорил, она оглядела меня с некоторой тревогой. «В чем дело? – спросила она слабым голосом. – Что-нибудь случилось?»

Я посмотрел на нее и заметил, что она испытала внезапный страх. Я не пытался ее утешить, а просто подвинул к ней стул.

«Присядьте, – сказал я серьезно. – Я принес плохие новости».

Она уселась на стул, как будто спокойная, и смотрела на меня напуганными глазами. Ее трясло. Внимательно глядя на нее, я отметил все эти внешние признаки трепета с глубоким удовольствием. Я точно знал, что творилось у нее в уме. Великий страх терзал ее – страх перед тем, что я обнаружил ее предательство. Так оно и было на самом деле, но время объявить об этом еще не пришло. А пока она страдала, сильно мучилась этим грызущим ужасом и подозрениями, пожиравшими ее душу. Я ничего не говорил, я ждал, чтобы она начала первой. Спустя немного времени, в течение которого ее щеки потеряли свой нежный румянец, она произнесла с вымученной улыбкой:

«Плохие новости? Вы меня удивили! Что же это может быть? Что-нибудь дурное, связанное с Гуидо? Вы виделись с ним?»

«Да, я с ним виделся, – отвечал я тем же сухим и серьезным тоном. – Я только что от него. Он послал вам вот это». И я протянул ей бриллиантовое кольцо, которое снял с пальца мертвеца.

Теперь она побледнела еще сильнее. Все сияние цвета ее лица превратилось в тот момент в ужасную изможденность. Она взяла кольцо заметно дрожавшими ледяными пальцами. Теперь она уже не пыталась улыбаться. Она резко и глубоко вздохнула, посчитав, что я все знал. Я снова молчал. Она глядела на бриллиант с диким выражением.

«Я не совсем понимаю, – пробормотала она жалобно. – Я отдала это ему в память о погибшем друге, моем муже, зачем же он вернул его?»

Мучимая совестью преступница! Я изучал ее с мрачным интересом, но ничего не отвечал. Вдруг она взглянула на меня полными слез глазами.

«Отчего вы столь холодный и отстраненный, Чезаре? – захныкала она умоляюще. – Не стойте же, как мрачный страж, поцелуйте меня и расскажите наконец, что произошло».

Поцеловать ее! Так скоро после того, как я целовал руку ее погибшего любовника! Нет, я не мог и не стал бы. Я продолжал стоять на месте в неподвижном молчании. Она снова взглянула на меня очень скромно и опять захныкала:

«Ах, вы разве меня не любите? – бормотала она. – Вы бы не были таким строгим и молчаливым, если бы меня любили! Если у вас в самом деле есть какие-то плохие новости, то вам следовало бы рассказать мне обо всем мягко и любезно. Я думала, что вы всегда будете стараться облегчить мои страдания…»

«Это я и пытаюсь сделать, мадам, – сказал я, прерывая ее жалобы. – Из ваших собственных слов я заключил, что ваш приемный брат Гуидо Феррари сделался для вас неприятным. Я пообещал, что усмирю его, и вы помните это! Я сдержал свое слово. Он успокоился – навсегда!»

Она вздрогнула.

«Успокоился? Как? Вы имеете в виду…»

Я сдвинулся со своего места позади ее стула и стоял так чтобы видеть ее лицо, когда говорил: