Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Я любовался этим видом, как человек может созерцать то место, где когда-то был счастлив. Я сделал несколько шагов, затем остановился со странно забившимся сердцем. Какая-то тень упала на мою дорожку, заколебалась передо мной, остановилась на месте и неподвижно замерла. Я увидел, как она превратилась в фигуру мужчины, распростертого в мертвой тишине с легкой играющей улыбкой на губах, а также с глубокой раной прямо над сердцем, из которой кровь расползалась красным пятном, окрашивая траву, на которой он лежал. Преодолевая дикий ужас, охвативший меня при виде этого зрелища, я прыгнул вперед, и видение немедленно испарилось, оказавшись обычным обманом зрения – результатом моего переутомленного и взвинченного состояния. Я невольно задрожал от этой игры моего разгоряченного воображения; неужели я теперь вечно буду видеть Гуидо таким, даже в своих снах?

Внезапно радостные звенящие и дрожащие звуки прорвали тишину – дремавшие деревья проснулись, листья зашелестели, темные ветви задрожали, и травы подняли свои зеленые карликовые клинки. Колокола! И какие колокола! Звонкий мелодичный бой штурмовал воздух самым сладким красноречием, волны музыки, расходившиеся от него, внезапно доносились ветром и затем рассеивались тонким ломающимся эхом.

«Мир земле, благословение людям! Мир – земле – благословение – людям!» – казалось, повторяли они снова и снова, пока не начали причинять боль моим ушам. Мир! Что мне делать с миром и с благословением? Иисусова Месса ничему не могла меня научить. Я словно был оторван от всей человеческой жизни – изгой среди ее традиций и привязанностей, для меня не существовало больше ни любви, ни братства. Дрожавший колокольный перезвон сотрясал мои нервы. С чего бы этому дикому заблуждающемуся миру со всеми грешными людьми радоваться рождению Спасителя? Им, которые не заслуживали спасения! Я быстро повернулся прочь и яростно зашагал мимо величественных сосен, которые теперь действительно пробудились и, казалось, наблюдали за мной со строгим презрением, как будто говорили между собой: «С какой стати этот маленький человечек так мучает себя страстями, столь чуждыми нам в нашем неспешном разговоре со звездами?».

Я обрадовался, когда вновь оказался на большой дороге, и испытал бесконечное облегчение, когда услышал приближавшийся быстрый цокот копыт, грохот колес и когда увидел свою закрытую карету, запряженную породистыми арабскими скакунами. Я вышел к ней навстречу; кучер, завидев меня, немедленно спрыгнул, я приказал ему везти меня в Благовещенский монастырь и, поднявшись в карету, мы быстро помчались прочь.

Монастырь располагался, насколько я знал, где-то между Неаполем и Сорренто. Я думал, что это рядом с Кастелламаре, но он оказался в целых трех милях оттуда, так что поездка заняла два часа. Он находился на приличном расстоянии от главной дороги, откуда нужно было свернуть на объездной путь, которым из-за его ужасного состояния, очевидно, пользовались нечасто. Здание монастыря стояло в стороне от всех прочих деревень на большом открытом пространстве, и его окружала высокая каменная зубчатая стена. Розы густо карабкались между ее зубцов и почти скрывали их острые пики, из всего этого великолепного гнезда зеленой листвы тонкий шпиль монастырской колокольни возвышался к небу, как белый указующий перст. Мой кучер подъехал к тяжелым запертым воротам. Я вышел и приказал ему отогнать карету к главной гостинице Кастелламаре и ожидать меня там. Как только он уехал, я позвонил в дверной колокольчик. Небольшая калитка, вырезанная прямо в воротах, немедленно отворилась, и моему взору предстала очень древняя и некрасивая монахиня. Она низким голосом спросила, кого я здесь искал. Я вручил ей свою карточку и изложил свое желание увидеть графиню Романи, если это дозволит настоятельница. Пока я говорил, она с любопытством меня разглядывала: мои очки, я полагаю, вызвали ее интерес, ведь я вновь надел их, покинув сцену дуэли. Необходимость в их ношении оставалась у меня еще ненадолго. Рассмотрев меня в течение минуты или двух своими поблекшими старческими глазами, она с резким звуком захлопнула калитку перед моим носом и исчезла. Пока я ждал ее возвращения, послышался детский смех и легкие шаги, пробегавшие по каменной дорожке внутри.

«Фи на тебя, Рози! – произнес голосок девочки на французском. – Мать Маргарита будет очень тобою недовольна!»

«Замолчи, маленькая святоша! – закричал другой голос, еще более тонкий и серебристый. – Я хочу посмотреть, кто там! Я точно знаю, что это мужчина, потому что старушка мать Лаура покраснела!» И оба молодых голоса одновременно рассмеялись звонким смехом.

Затем послышался шаркающий звук шагов возвращавшейся старой монахини; очевидно, она поймала тех двух шутниц, кем бы они ни были, поскольку я услышал ее причитания, затем выговор, обращение ко всем святым – и все это на одном дыхании, когда она приказывала им оправляться внутрь дома и просить доброго маленького Иисуса простить их непослушание. Последовала тишина, затем задвижки и замки больших ворот медленно открылись, и меня впустили меня внутрь. Я снял шляпу, когда заходил, и шел далее с непокрытой головой через длинный холодный коридор, следуя за преподобной монахиней, которая больше на меня не смотрела, а только перебирала свои четки на ходу и не произнесла ни слова, пока не провела меня внутрь здания через высокий великолепный зал со священными изображениями и статуями, а затем – в большую, со вкусом обставленную комнату, из окон которой открывался прекрасный вид на окружающие земли. Здесь она просила меня сесть и ждать и, не поднимая глаз, сказала:

«Мать Маргарита вскоре выйдет к вам, синьор».

Я кивнул, и она выскользнула из комнаты так тихо, что я даже не услышал звука закрывшейся за ней двери. Оставшись один в этой, как я понял, комнате для приема гостей, я огляделся по сторонам с некоторым интересом и любопытством. Я прежде никогда не видел изнутри то, что называют образовательным женским монастырем. На стенах и на камине висело множество фотографий – девичьих портретов, некоторые из них не блистали красотой, а другие изображали красавиц; несомненно, все они были присланы монахиням в качестве подарка за прошедшие годы ученичества. Поднявшись со стула, я более пристально рассмотрел некоторые из них и уже собирался приступить к изучению репродукции изображения Девы Марии художника Мурильо, когда мое внимание привлекла вертикальная бархатная рамка, украшенная моим собственным гербом и диадемой. В ней красовался портрет моей жены в свадебном платье, который изображал ее в день замужества. Я поднес портрет к свету и с сомнением стал его разглядывать. Это была она – это худое, сказочного вида существо, одетое в легкий белый цвет и со свадебной фатой, отброшенной назад с ее уложенных волос и детского личика. И это она явилась причиной того, что жизни двух мужчин оказались принесены в жертву! С жестом отвращения я повесил рамку на ее прежнее место; едва я это сделал, как дверь тихо открылась и высокая женщина, одетая в складчатое платье бледно-синего цвета с лентой монахини и в головном уборе из прекрасного белого кашемира, стояла передо мной. Я приветствовал ее глубоким поклоном; она ответила самым незначительным наклоном головы. От ее внешности и манер исходило спокойствие и невозмутимость, и когда она говорила, ее бесцветные губы едва двигались, а дыхание нисколько не тревожило серебряного распятия, что лежало как блестящий знак отличия на ее спокойной груди. Ее голос, хоть и тихий, прозвучал исключительно ясно и проникновенно.