Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Уже так поздно?» – спросил я его.

«Сейчас без четверти пять, – отвечал Винченцо, а затем, глядя на меня с удивлением, он добавил: – Ваше сиятельство не переменит вечернюю одежду?»

Я утвердительно кивнул и пока пил кофе, мой слуга принес грубый твидовый костюм, какой я привык носить каждый день. Затем он вышел, а я быстро переоделся и внимательно обдумал положение дел. Ни маркиз де Авенкорт, ни капитан Фречча никогда не знавали меня прежде, когда я был еще Фабио Романи, представлялось также маловероятным, чтобы меня видели те два дружка Феррари из трактира. На дуэли также будет присутствовать врач и, скорее всего, незнакомый. Обдумав эти условия, я решился на смелый ход: на дуэли я встречусь с Феррари лицом к лицу без темных очков. Я с трудом мог представить себе, какое впечатление это произведет на него. Я ведь очень сильно изменился даже и без маскирующих очков благодаря моей седой бороде и волосам, и все же я знал, что нечто знакомое все еще оставалось в выражении моих глаз, что не может не поразить того, кто прекрасно меня знал. Мои секунданты посчитают вполне естественным то обстоятельство, что я сниму темные очки, для того чтобы четко видеть цель, так что единственным человеком, который этим будет сбит с толку, окажется сам Феррари. Чем больше я об этом думал, тем больше утверждался в своем решении. Я только закончил одеваться, когда Винченцо вошел с моим пальто и сообщил мне, что маркиз уже ждал, и что закрытая карета была подана к заднему выходу отеля.

«Позвольте мне вас сопровождать, ваше превосходительство!» – умолял верный слуга с заботой в голосе.

«Раз так, идем, друг! – сказал я весело. – Если маркиз не возражает, то и я не стану. Но вы обязаны дать мне обещание ни во что не вмешиваться и не издавать ни звука».

Он с готовностью мне это обещал, и, когда я присоединился к маркизу, он последовал за нами, неся кейс с пистолетами.

«Я полагаю, ему можно доверять? – спросил де Авенкорт, пристально глядя на него, когда сердечно пожимал мне руку.

«До самой смерти! – отвечал я со смехом. – У него разобьется сердце, если ему не позволят перевязать мои раны!»

«Я вижу, вы в отличном настроении, граф, – заметил капитан Фречча, когда мы занимали места в карете. – Так всегда бывает с правым человеком. Феррари, боюсь, не чувствует себя столь уютно».

И он протянул мне сигару, от которой я не стал отказываться. Как раз когда мы уже собирались трогаться, толстый хозяин отеля возник перед нами и схватился за дверь экипажа. «Ваше сиятельство, – заметил он тихим шепотом, – у меня лишь вопрос касательно кофе и сигарет! Они будут ждать вашего возвращения. Я знаю, я понимаю!» И он улыбнулся, затем низко поклонился много-много раз и умышленно приложил палец к носу 11 11 В ряде стран этот жест означает, что человек умышленно говорит неправду, о чем и сообщает собеседнику, т. е. жестом по секрету раскрывает ему свой обман. . Мы искренне рассмеялись, уверив его, что этот жест был нам абсолютно ясен, и он остался стоять на нижней ступени входа в отель в отличном настроении, наблюдая, как наша карета тяжело отъезжала.

«Очевидно, – заметил я, – он не считает дуэль серьезным делом».

«Только не он! – ответил Фречча. – Он слишком часто сталкивался в своей жизни с показными драками, чтобы по достоинству оценить настоящую дуэль. Де Авенкорт тоже кое-что об этом знает, хотя сам он всегда доводит дело до убийства. Однако очень часто бывает достаточно легкой царапины кончиком шпаги и одной четверти капли крови, чтобы чья-то честь была удовлетворена! Затем бывшие соперники усаживаются за кофе и сигареты, о которых и говорил наш друг, хозяин гостиницы».

«Смешные времена, – сказала маркиз, вынимая сигару изо рта и довольно рассматривая свою маленькую, гибкую белую руку, – поистине смешные, но я уверен, что им никогда не удастся сделать из меня дурака. Видите ли, мой дорогой граф, сегодня дуэль намного чаще происходит на шпагах, чем на пистолетах, а знаете почему? Потому что трусы воображают, будто шпагой убить намного труднее. Но они ошибаются. Очень давно я принял решение, что ни один посмевший оскорбить меня человек дольше жить не будет. Поэтому я начал учиться фехтованию, как искусству. И я вас уверяю, что убить шпагой – это элементарное дело, чрезвычайно простое. Мои соперники бывают поражены тем, как легко я с ними разделываюсь!»

Фречча рассмеялся: «Де Амаль – ваш ученик, маркиз, не так ли?»

«Я смею сказать, что да! Он удивительно неуклюж. Нередко мне приходилось честно заявлять ему, что лучше бы он съел свою шпагу, чем столь непочтительно с ней обращался. И все же он тоже убивал своих обидчиков, но с грацией мясника – без всякого изящества и техники. Должен сказать, что он стоит примерно наравне с нашими двумя коллегами – секундантами Феррари».

Я пробудился от мечтательности, в которую погрузился.

«Что это за люди?» – спросил я.

«Один из них назвался капитаном Чабатти, а другой – кабальеро Дерси, – ответил Фречча безразлично. – Оба знатные грубияны и глубокие пьяницы, набитые банальными фразами, вроде „наш выдающийся дорогой друг, Феррари“, „оскорбление, которое можно смыть только кровью“ – сплошное хвастовство и напыщенность! Этим ребятам все равно, на чьей стороне выступать».

Он закончил курить, и мы втроем погрузились в молчание. Путь казался очень длинным, хотя на самом деле расстояние было невелико. Наконец Дом Гирлянде остался позади – превосходный замок, принадлежавший выдающемуся дворянину, кто в прежние времена был моим хорошим соседом, – а затем наша карета затряслась вниз по склону, который упирался в небольшую равнину, где и располагалась подходящая зеленая площадка. С этой точки легко просматривались замковые башенки моего дома – Виллы Романи. Здесь мы остановились. Винченцо ловко соскочил со своего сидения позади кучера и стал помогать нам выйти. Карета затем отъехала в укромный уголок за деревья. Мы осмотрелись и увидели, что кроме нас сюда прибыл пока лишь один человек. Это был врач – щеголеватый добродушный маленький немец, который говорил на плохом французском и на еще худшем итальянском и который обменялся сердечными рукопожатиями со всеми нами. Узнав, кем я был, он низко поклонился и улыбнулся очень любезно: «Лучшее пожелание с моей стороны, синьор, – сказал он, – чтобы вам не потребовались мои услуги. Вы отдохнули? Это хорошо – сон успокаивает нервы. Ах! Вы дрожите! Действительно утро выдалось холодным».

Я и в самом деле ощутил пронизывающую дрожь, но не из-за морозного воздуха. А по причине того, что я очень ясно предчувствовал, что мне предстояло убить человека, которого я когда-то любил. И я почти сожалел о том, что не чувствовал ни малейшей опасности для себя, – нет! – все мои инстинкты убеждали меня в том, что на это не было ни малейшего шанса. У меня появилось нечто вроде боли в сердце, когда я подумал о ней , об этой змее с глазами, как бриллианты, которая и явилась причиной всего этого зла, и моя ненависть к ней десятикратно возросла. Я с презрением представил себе, что она могла делать в тот момент в тихом монастыре, где святой Бог сиял на алтаре, как утренняя звезда. Несомненно, она спала; было еще слишком рано для нее, чтобы практиковать притворство и обман. Она спала, скорее всего, самым мирным сном, в то время как ее муж и ее любовник предстали перед лицом смерти, чтобы окончательно выяснить отношения. Медленные четкие удары колокола раздались со стороны города, отбив шесть часов утра, и когда его запоздалое эхо еще мрачно подрагивало в воздухе, среди моих товарищей произошло небольшое оживление. Я поднял глаза и увидел Феррари, приближавшегося с двумя секундантами. Он шел медленно, на нем был толстый плащ и шляпа, надвинутая на брови, так что я не мог разглядеть выражения его лица, поскольку он ни разу не повернулся в мою сторону, но стоял в стороне, облокотившись на ствол голого дерева. Секунданты с обеих сторон начали отмерять расстояние на земле.