Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Я должен видеть графиню», – сказал молодой синьор, и Джакомо заморгал, как филин, и закашлялся, словно сам дьявол сдавил его горло.

«Графиня, – отвечал он, – она уехала!»

Тогда синьор набросился на Джакомо и начал трясти его, словно мешок с мукой.

«Уехала! – и тут он закричал как сумасшедший. – Куда? Скажи мне куда, болван! Идиот! Осел! Пока я не свернул тебе шею!»

По правде сказать, ваше превосходительство, я бы бросился на помощь бедному Джакомо, но, помня о вашем распоряжении, продолжал сидеть тихо. «Тысячу извинений, синьор! – прошептал он, задыхаясь от тряски. – Сейчас я вам скажу, сейчас скажу. Она в Благовещенском Монастыре в десяти милях отсюда – видит Бог, я говорю правду! – она уехала два дня назад».

Синьор Феррари тогда оттолкнул несчастного Джакомо с такой силой, что тот упал на край дорожки и разбил свой фонарь вдребезги. Старик издал жалобный стон, но синьору не было дела до него. Он был безумен, полагаю. «Отправляйся спать! – кричал он. – Иди спать и спи, пока не умрешь! Скажи своей хозяйке, когда увидишься с ней, что я приходил, чтобы ее убить! Я проклинаю этот дом и всех, кто здесь живет!» И после этого он побежал столь быстро через сад на дорогу, что я с трудом за ним поспевал. Затем, после непродолжительной и неуверенной ходьбы, он вдруг осел вниз без чувств».

Здесь Винченцо остановился. «И что, – сказал я, – что же было дальше?»

«Ваше сиятельство, я не мог так оставить его без всякой помощи. Я натянул свой плащ на подбородок и спустил шляпу на глаза, чтобы он не смог признать меня. Затем принес воды из ближайшего фонтана и побрызгал ему лицо. Вскоре он пришел в себя и, приняв меня за незнакомца, поблагодарил за помощь, сказав, что с ним случился внезапный шок. Потом он отпил воды прямо из фонтана и пошел дальше своим путем».

«Вы последовали за ним?»

«Да, ваше сиятельство, на коротком расстоянии. Он затем зашел в таверну на одной из мрачных городских улочек и вышел оттуда с двумя мужчинами. Они были хорошо одеты и имели вид джентльменов, потерявших благоволение фортуны. Синьор переговорил с ними некоторое время и выглядел крайне взволнованным. Я не смог расслышать всего разговора, кроме последних слов, когда эти два незнакомца выразили согласие выступить секундантами синьора Феррари, после чего сразу же оставили его, чтобы явиться прямиком в отель. И они уже прибыли, насколько я видел через полуоткрытую дверь, когда заходил, и сейчас разговаривают с маркизом де Авенкортом».

«Что ж! – сказал я. – А что же было с синьором Феррари, когда он остался один, без своих новых друзей?»

«Особенно не о чем рассказывать, ваше сиятельство. Он поднялся вверх по холму к своему дому, и я заметил, что шел он, словно старик с опущенной головой. Однажды он даже остановился и потряс кулаком, будто грозя кому-то. Он открыл свою дверь собственным ключом, и я больше его не видел. Я чувствовал, что он еще долго не появится снаружи. И когда я двинулся прочь, чтобы возвратиться сюда, то услышал чудовищные рыдания».

«И это все, Винченцо?»

«Это все, ваше превосходительство».

Я молчал. Было что-то такое в этом простом повествовании, что затронуло меня, хотя решительность меня и не покинула. Спустя несколько минут я сказал:

«Вы все правильно сделали, Винченцо. Вы были свидетелем того, насколько серьезно этот молодой человек меня оскорбил, и его страшная угроза может быть смыта лишь одним способом. Для этого уже все подготовлено. Вы можете достать те пистолеты, которые начистили».

Винченцо подчинился, но когда поднял тяжелый кейс с оружием и поставил его на стол, он отважился скромно заметить:

«Ваше сиятельство помнит о том, что сегодня Рождество?»

«Я прекрасно осведомлен об этом факте», – отвечал я несколько холодно.

Нисколько не смутившись, он продолжил: «Возвращаясь только что, я видел большого Николу; ваше сиятельство, несомненно, часто его видит? Он – винодел и, как говорят, самый важный человек в Неаполе; три месяца назад он чуть не убил своего брата, Бог мой! Сегодня этот самый большой Николо пил кьянти с этим же своим братом, и оба они кричали, проходя мимо меня: „Привет! Винченцо Фламма! У нас все отлично, потому что сегодня день рождения Христа!“», – Винченцо остановился и задумчиво на меня посмотрел.

«Ну, – сказал я спокойно, – и что же общего большой Николо и его брат имеют со мной?»

Мой камердинер смутился, посмотрел вверх, а потом вниз и наконец сказал: «Пусть святые сохранят ваше превосходительство от беды!»

Я улыбнулся серьезно: «Благодарю вас, друг мой! Я понимаю, что вы имеете в виду. Не бойтесь за меня. Я сейчас пойду, прилягу и отдохну до пяти часов или около того, и советую вам сделать то же самое. А к этому времени вы могли бы принести мне кофе».

И я добродушно кивнул ему, когда уходил в свою спальню, где бросился на кровать прямо в одежде. У меня не было желания спать – мой мозг был слишком перегружен всем тем, через что я прошел. Я мог проникнуть в чувства Гуидо – не я ли страдал таким же образом, как он теперь? Нет! Даже больше него! Поскольку он, по крайней мере, не будет похоронен заживо! Мне стоит хорошенько об этом позаботиться! Ему не придется пережить агонию освобождения из ледяного плена могилы, чтобы вернуться к жизни и обнаружить свое имя оклеветанным, а дом – занятым узурпатором. Что бы я ни делал, я не смог бы причинить ему больших мучений, чем пережил сам. И об этом я сожалел, ведь быстрая и почти безболезненная смерть казалась мне слишком легкой для него. Я поднял свою руку на уровень света и пристально пригляделся в поисках малейшего признака дрожи. Ничего! Она была тверда как скала, и я чувствовал уверенность в своей цели. Я бы не стал стрелять ему в сердце, думал я, а разве что выше него, поскольку одна вещь была очень важна: он должен был прожить достаточно, чтобы узнать меня перед смертью. Именно в этом и заключалась та изюминка, которую я приберег напоследок! Болезненные мечты, что наполняли мой разум, когда я заболел и оказался в трактире, вернулись теперь ко мне. Я вспомнил маленькую фигурку, так похожую на Феррари, что скользила ко мне по воде на индейском каноэ и что трижды вонзила кинжал в мое сердце. Разве я не узнал, кого она изображала? Не сам ли Гуидо трижды пронзил меня: украв мою жену, презрев мою бедную погибшую дочку и оклеветав мое честное имя? Тогда к чему нужны все эти глупости – жалость и прощение, которые уже начинали зарождаться в моей душе? Теперь было уже слишком поздно для прощения: сама идея об этом рождалась лишь из глупой сентиментальности, разбуженной воспоминаниями Феррари о днях нашей молодости, – о тех днях, когда он действительно ни о чем не беспокоился. Думая обо всех этих вещах, я, кажется, незаметно провалился в дремоту, которая постепенно углублялась, пока не переросла в глубокий исцеляющий сон. Меня разбудил стук в дверь. Я поднялся и впустил Винченцо, который вошел, неся в руках поднос с дымящимся кофе.