Славой Жижек - Метастазы удовольствия. Шесть очерков о женщинах и причинности

О Даме в куртуазной любви см. гл. 4 этой книги.

Об обращении отношений между причиной и следствием см. гл. 5 этой книги.

Показательный отказ такой логики «женской Тайны» с феминистской точки зрения см. в: Mar y Ann Doane, 'Veiling over Desire: Close-ups of the Woman’ , в: Femmes Fatales , Нью-Йорк: Routledge, 1991. Кстати сказать, подобная мистификация есть и в так называемом «ориентализме» – обожании Западом восточной мудрости и превозношении ее как лекарства от нашей западной одержимости производством и подавлением. Пресловутая «тайна Востока» подчинена той же логике, что и «тайна Женщины». Коротко: первый шаг отрыва от евроцентризма – повторять mutatis mutandis [с должными оговорками (лат.) – примеч. перев. ] Лаканово «Женщины не существует», т. е. «Востока не существует».

Толкование этой шутки см. в гл. 2 в: Slavoj Žižek, The Sublime Object of Ideology , Лондон: Verso, 1989.

Здесь, к слову об этом анекдоте с двойной развязкой, следует вспомнить, что процесс la passe (перехода анализанта в аналитика) характеризуется той же разверткой с двойной развязкой. В la passe Лакан различает passeur и passant как два последовательных движения. Анализант становится passeur , допуская свое не-бытие как субъекта, т. е. отказываясь от поддержки воображаемого и/или символического отождествления и полностью принимая пустоту субъективности ($); анализант становится passant , претерпевая «субъективную нищету», т. е. после отождествления с objet a , несимволизируемым остатком процесса символизации, после признания единственной опоры самого существа у анализанта в этом «экскременте». А в анекдоте про еврея и поляка мы сталкиваемся с тем же дополнительным «поворотом винта» от «я есть ничто» до «я есть тот объект, который воплощает мое ничто»: во-первых, поляк осознает, как именно еврей его водит за нос – за словами еврея ничего не стоит, никакой тайны, еврей просто тянет с ответом, чтобы добыть из поляка побольше денег; а во-вторых, далее, происходит самое главное – когда еврей посредством этого самого обмана все же снабжает поляка обещанным благом ( а ), т. е. выполняет обещание и показывает, как евреи…

Ludwig Wittgenstein, Philosophical Investigations , Оксфорд: Blackwell, 1976, параграф 404. [Рус. изд., напр.: Людвиг Витгенштейн. Философские исследования. Пер. Л. Добросельского. М.: АСТ, Астрель, 2011. – Примеч. перев. ]

Ludwig Wittgenstein, The Blue and The Brown Book , Оксфорд: Blackwell, 1958, параграф 67. [Рус. изд., напр.: Людвиг Витгенштейн. Голубая и коричневая книги. Предварительные материалы к «Философским исследованиям». Пер. В. Суровцева и В. Иткина. Новосибирск: Сибирское университетское издательство, 2008.] Более подробное изложение этого различения, по Витгенштейну, см. гл. 4 в: Slavoj Žižek, For They Know Not What They Do , Лондон: Verso, 1991.

Рус. изд., напр.: Иммануил Кант. Критика чистого разума. Пер. Н. Лосского. М.: ЭКСМО, 2006. – Примеч. перев.

Мыслю (лат.). – Примеч. перев.

Мыслящее (лат.). – Примеч. перев.

Об этом сдвиге от Декарта к Канту см. гл. 1 в: Slavoj Žižek, Tarrying with the Negative , Дарэм, Северная Каролина: Duke University Press, 1993.

Цит. по: Donald Phillip Verene, Hegel ‘s Сollection , Олбени, Нью-Йорк: SUNY Press, 1985, стр. 7–8. [Цит. по пер. Е. Ситковского. – Примеч. перев. ]

Там же, стр. 8.

Связь между la femme n’existe pas и ее статусом как чистого субъекта может быть установлена и через точную отсылку к Канту. Вернее, в философии Канта переход от субъекта к субстанции происходит через «схематизацию»: «субъект» есть чисто логическая сущность (субъект суждения), тогда как «субстанция» означает схематизированный субъект, субъект qua действительная сущность, устойчивая во времени. Лишь субстанция существует в точном значении сущности, которая есть часть эмпирической действительности явлений; сущности, которая есть чистый, т. е. не схематизированный, субъект, привязанный к причинно-временному континууму действительности, stricto sensu, не существует.

Макс Хоркхаймер (1895–1973) – немецкий философ и социолог, один из основателей Франкфуртской школы; рус. изд.: Макс Хоркхаймер, Теодор Людвиг Визенгрундт Адорно. Диалектика просвещения. Пер. М. Кузнецова. М.: Медиум, Ювента, 1997. – Примеч. перев.

Здесь мы имеем дело с разницей между Общим в себе – «немой» универсальной чертой, объединяющей представителей одного рода, – и Общим, установленным как таковое: иными словами, Общее, с которым субъект соотносится в своем противопоставлении Частному. По Гегелю, эта разница – то, что отличает диалектический подход:

…первостепенная задача – всегда отчетливо различать то, что просто есть в себе, и то, что утверждается: то, каковы определения, когда они в представлении, и то, каковы они, когда утверждены или когда есть для другого. Это различие имеется лишь в диалектическом развитии мысли, а метафизическому (в т. ч. и критическому) философскому рассуждению неведомы. ( Hegel’s Science of Logic , Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press, 1969, стр. 122)

Это ключевое различие между вещью в себе и вещью для себя позволяет нам прояснить логику саморефлексии у Гегеля – рефлексии-в-другом и рефлексии-в-себе. Вспомним Гегелеву критику представительской демократии: ее иллюзорное, ложное допущение состоит в том, что люди еще до акта выборов знают, чего хотят и каков их истинный запрос, будто посредством их избирательского голоса они выберут кого-то, кто сможет передать этот запрос, который избиратели уже полностью осознают, в саму сферу политики. Возражая против этого, Гегель говорит, что (политический) представитель совсем не просто передает этот уже осознанный запрос, а подвергает его обработке самосознания. Иными словами, политический представитель преобразует мой запрос из «вещи в себе» в «вещь для себя»: обеспечивая ясную публичную формулировку моего запроса, он служит посредником в его признании мной («Лишь теперь мне отчетливо понятно, чего я все это время хотел!»). Выбирая своего представителя, я, таким образом, в некотором смысле выбираю себя самого, свою собственную политическую личность. Именно в этом смысле выбор моего представителя есть не только моя рефлексия-в-другом, отражение моих интересов в политической сфере, но и одновременно мое отражение-в-себе, саморефлексия. Пример такой вещи для себя из совершенно другой области Общего – отраженные отношения литературной работы относительно ее жанра. И речь тут не столько о выраженной игре с законами жанра, сколько о более утонченных случаях, как, например, в «Нисхождении» Патриции Хайсмит [Рус. изд.: Патриция Хайсмит. Нисхождение. Пер. О. Лапиковой. М.: Центрполиграф, 2002. – Примеч. перев. ] – портрет одинокой американской женщины в отпуске в Тунисе. Определение Хайсмит в психологические триллеры полностью меняет наше восприятие того, что, в противном случае, мы бы сочли обычным психологическим исследованием: читатель делается куда внимательнее к признакам безумия, к устрашающим возможностям других межсубъектных сочетаний и пр.