Джон Стейнбек - Русский дневник

В Сталинграде много немецких пленных, и, как и в Киеве, люди на них не смотрят. Пленные по-прежнему одеты в немецкую военную форму – теперь уже довольно потрепанную. Как правило, колонна военнопленных движется по улицам на работу и с работы под конвоем, состоящим из единственного солдата.

Мы хотели выйти на промысел с рыбаками, которые ловят большого волжского осетра (эта рыба дает черную икру), но у нас для этого не нашлось времени, так как они ловят рыбу по ночам. Зато мы увидели, как рано утром они приходят в город с рыбой. Рыбы оказались гигантскими. Здесь были осетры двух видов: одни – огромные и усатые, похожие на сомов, другие – с длинными носами, похожими на лопаты. Как оказалось, по-настоящему больших рыб в этот день выловить не удалось. Самый большой осетр весил всего шестьсот фунтов (более двухсот пятидесяти килограммов); рыбаки рассказали нам, что иногда осетры достигают тысячи двухсот фунтов, притом немалая часть этой массы приходится на икру. Икру вынимают и кладут на лед немедленно после вылова рыбы. Ловят осетров очень большими прочными сетями. Сразу после того, как лодки пристают к берегу, охлажденную икру увозят к самолетам, которые доставляют ее в крупные города Советского Союза. Что касается самой рыбы, то некоторые экземпляры продаются здесь же, но много рыбы коптят, вывозят и продают позже в других районах страны по очень высоким ценам.

Капа снова впал в задумчивость. Он хотел сфотографировать промышленные объекты, но ему не дали этого сделать. В результате ему стало казаться, что не только эта поездка не удалась, но что вся его жизнь пошла прахом, что сам он – неудачник, да и я – тоже неудачник. В общем, загрустил он не на шутку.

СССР. Сталинград. 1947

Наше раздражение росло. Гремлин Хмарского имел так много сверхурочной работы, что тоже занервничал, а тут еще мы несколько раз рявкнули на него. В результате он еще решил дать нам забавный урок марксизма, который закончился перекрикиванием друг друга в духе школьной перебранки. К тому же Капа опять переименовал Хмарского, на этот раз в Хмарксистского, что также подействовало на него не лучшим образом. Все это произошло из-за раздражения, вызванного тем, что нам не дали сфотографировать тракторный завод. По крайней мере, если бы мы были честны друг с другом, то точно пришли бы к такому выводу.

Эти события оказались проверкой на прочность союза между мной и Капой. Выяснилось, что, когда мы злились, мы никогда не сердились друг на друга, а объединяли свои силы и изливали злость на кого-то еще. За все время нашей поездки мы никогда серьезно не спорили друг с другом, и, думаю, поставили таким образом какой-то рекорд. Так, когда во время нашего спора Хмарский назвал нас релятивистами, мы, не очень хорошо представляя, кто такие эти релятивисты, тем не менее объединились и довольно успешно напали на него с релятивистской точки зрения. Не то чтобы мы переубедили его, но, по крайней мере, он нас не переубедил, и мы остались при своем мнении. Ну и потом, мы кричали громче.

На следующий день мы улетали в Москву, и ночью Капа совсем не спал. Он по-прежнему переживал и беспокоился из-за того, что ему не удалось сфотографировать то, что хотелось. А все хорошие фотографии, которые он сделал, стали казаться ему никчемными и отвратительными. Определенно, Капа был несчастен, и, поскольку нам обоим не спалось, мы написали сценарии для двух кинокартин.

На следующее утро мы очень рано сели в наш автобус «Форд» и выехали в аэропорт. Гремлин уже работал: самолет прилетел вовремя, но из-за какой-то ошибки нам не заказали билеты на этот рейс. Правда, чуть позже должен был быть рейс из Астрахани, и мы, вроде бы, могли улететь им.

Но самолет из Астрахани не появлялся. В пекле аэропорта мы пили чай, грызли огромные сухари и были несчастны. В три часа пришло известие, что самолет не прилетит, а если и прилетит, то не полетит дальше, потому что не успеет засветло добраться до Москвы. Мы погрузились в наш автобус и поехали обратно в Сталинград.

Когда мы проехали около четырех миль, нас нагнал автомобиль из аэропорта, мчавшийся на безумной скорости. Оказалось, командир корабля изменил свое мнение и решил все-таки во второй половине дня вылететь в Москву. Мы развернулись, помчались обратно в аэропорт и прибыли туда как раз в момент принятия нового решения: командир решил, что самолет не полетит. Мы вернули наш багаж обратно в автобус и снова по ужасной дороге покатили в Сталинград. От постоянного подпрыгивания на жестких сиденьях маленького автобуса у нас заболели некоторые очень конкретные области тела.

Я уверен, что он делал все, что мог, но у него не было никакого шанса защититься от нашей бушующей ярости.

За ужином мы обрушились на Хмарского. В раздражении наговорили ему массу неприятных вещей, только часть из которых была правдой. Мы сказали ему, что он должен приструнить своего гремлина, а не уступать ему. Мы критически высказались о его взглядах, его костюмах и подборе галстуков. Мы были чудовищно грубы с ним – и все это только потому, что, просидев весь день в раскаленном аэропорту, мы чувствовали себя глубоко несчастными.

Господин Хмарский очень расстроился. Я уверен, что он делал все, что мог, но у него не было никакого шанса защититься от нашей бушующей ярости. Да к тому же против него выступала целая команда: нас было двое, и, когда переставал говорить один, тут же вступал другой. После того как он лег спать, мы сильно раскаялись в том, что натворили, потому что поняли, почему мы это натворили. Мы легли спать с ангельским намерением принести ему завтра утром всевозможные извинения.

Утром мы выехали очень рано – хотелось заснять строительство, которое шло на окраинах Сталинграда, сделать фотографии людей, которые строят свои новые домики из досок и штукатурки. Там появилось также несколько новых школ и детских садов, и нам очень захотелось увидеть их и сфотографировать. Мы зашли в крошечный домик, который строит заводской бухгалтер. Он сам таскал доски, сам смешивал раствор, а двое его детей играли в саду возле будущего дома. Он оказался очень приятным человеком. Пока мы фотографировали его, он продолжал строить свой дом. А потом он сделал перерыв, куда-то отошел и принес свой домашний альбом, чтобы показать, что он не всегда был бездомным, что у него когда-то в Сталинграде была квартира. Его альбом был похож на все альбомы в мире. Здесь были его детские и юношеские фотографии, снимки новобранца в форме, идущего в армию, снимки демобилизованного, вернувшегося из армии. Были его свадебные фотографии и фотографии его невесты в длинном белом платье. Потом появились снимки его отдыха на берегу Черного моря. Мы увидели, как он сам и его жена плавали в море, увидели его детей, увидели, как они росли. Там были и художественные открытки, которые ему посылали. В альбоме осталась вся история его жизни, все то хорошее, что с ним случилось. Все остальное отняла война.