Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Маргарет Сэлинджер.

Через неделю-другую после этого мне что-то прислали по почте. Он сделал для меня трехлетнюю подписку на какой-то ежемесячный буклет свидетельств чудесных исцелений. Все это издавала Церковь христианской науки. Когда я перестану верить в иллюзию моей болезни, мне станет лучше. Моя вера в иллюзию того, что у меня есть отец, пошла трещинами [643].

Диниша Смит: Отель «Плаза» в Нью-Йорке – место счастливых воспоминаний: Маргарет обычно останавливалась там с отцом, когда они приезжали к крестному отцу Маргарет Уильяму Шону, редактору журнала New Yorker . Маргарет рассматривает опубликованные в книге фотографии ее красивого отца: вот он, улыбаясь, смотрит, как Маргарет учится ходить, вот Маргарет сидит у отца на плечах, вот Маргарет играет на пианино. «Он любит меня, – говорит мисс Сэлинджер, словно удивляясь. – Да он мужчина хоть куда! Каким он был милым».

Отец любил Маргарет, но при этом был патологически замкнут на самом себе, говорит мисс Сэлинджер. Ничто не должно было нарушать ход его работы, которую он сравнивал с поиском откровения. Мисс Сэлинджер говорит, что он также дурно относился к ее матери, Клэр Дуглас, которую буквально заточил в доме в Корнише, Нью-Гэмпшир, запрещая ей видеться с друзьями и родственниками. Был один момент, выделившийся из всего остального. «Это было таким ужасным шоком», – рассказывает Маргарет. Когда она была беременна и плохо себя чувствовала, отец, вместо того, чтобы помочь ей, «сказал, что у меня нет права пускать в этот гнусный мир ребенка, и надеялся, что я подумаю об аборте» [644].

Джойс Мэйнард: Я прочла книгу Пегги. Я думаю о ней как о Пегги потому, что называла ее так, когда она была совсем молодой. Я испытываю к ней огромное сочувствие и огромную симпатию. Отец обращался с нею ужасно, и такой отец не должен пользоваться безоговорочной лояльностью и рассчитывать на полное молчание. Ребенок заслуживает поддержки и преданности, которых Пегги не получила. Отец бросил ее…

В первый же приезд в дом Сэлинджера я поняла, что он не считает дочь хорошей. Я действительно могла относиться к ней с уважением, поскольку я всегда была угодливой. Я была хорошей девочкой, нуждавшейся в одобрении, любви, а Пегги была девочкой, которой грубо говорили: «Да отвяжись ты». Я никогда не хотела быть такой. Чтобы стать таким человеком, мне понадобились десятилетия. А Пегги была сильной, упрямой и потому была маленькой негодяйкой.

Иногда она говорила отцу «Нет». Немногие решались противоречить Дж. Д. Сэлинджеру, а она вступала с ним в споры, даже тогда. Она спорила с ним по поводу своих решений о том, как ей жить. Она не была девочкой литературного, академического типа. Она страстно любила баскетбол. У нее был дружок-индеец. Они регулярно встречались и проводили время, лежа на диване, попивая содовую и смотря телевизор. Я думала: «Как она может делать это?» Она была личностью.

Маргарет Сэлинджер: Разумеется, в моей семье писательство было занятием папочки. Я не занималась английским. Я не писала художественных произведений. Это было бы вторжением на его территорию. Я делала все, кроме этого… Так что превращение в писательницу действительно было, по словам одного журналиста, пожалуй, своего рода «декларацией независимости». Это, по-моему, слишком драматичное заявление, но, в каком-то смысле, это правда. Предполагалось, что мы станем кем угодно, только не писателями. Когда я несколько лет назад ушла в бизнес, отец испытал огромное облегчение.

Я не считаю, что в книге «Ловец мечты» рассказано все-все. Недавно я разговаривала со Сьюзен Стэмберг с Национального общественного радио, и она сказала, что кто-то спросил ее, не является ли моя книга книгой о «дорогом папочке», о чем думаешь, когда читаешь подобные исповеди. Стэмберг ответила, что, по ее мнению, эта книга из разряда «Папочка, почему?» В книге, скорее, поставлены все вопросы, а не рассказано все.

Одной из мыслей, с которыми я боролась во время написания книги, было понимание того, что если я не послушаюсь отца именно в этом отношении, существует значительная вероятность разрыва им отношений со мной – так, как он разрывал отношения со всеми, кто, по его мнению, совершал какой-то проступок. А книга должна была стать не каким-то там мелким проступком. Я очень рано поняла, что это было смертью желания, а не действительности. После этого у меня никогда не будет мамочки и папочки, каких я хотела иметь. Но мне предстояло лишиться не так уж многого. Даже при хороших отношениях с отцом я не слишком много с ним виделась. Я скучала по нему, но – позвольте выразиться не слишком изящно, – я скучала по папочке, а не по отцу [645].

Рон Розенбаум: Она говорит, что писала книгу ради творчества, в качестве терапии, преодоления программы своего культового воспитания… И в жизни, в творчестве Дж. Д. Сэлинджер принес в свой дом войну, принес ее в форме отчаянного стремления к миру. Это стремление терзает героев его произведений и, по-видимому, терзает и его самого. Угнездившись в своем убежище на вершине холма в Нью-Гэмпшире, Сэлинджер вел войну за мир, применяя одно духовное оружие за другим. В хронике, написанной его дочерью, приведено перечисление этих духовных средств: «дзэн-буддизм и индуизм Веданты в 50-х годах, но непостоянно; 1954–1955 годы – крийя-йога, с 1955 года по сегодня, с перерывами, – «христианская наука»; 50-е годы – сайентология, которую тогда называли дианетикой; с 60-х годов по настоящее время – что-то связанное с трудами Эдгара Кейси; с 60-х годов по настоящее время – гомеопатия и акупунктура; 1966 год – макробиотика…»

Разумеется, у всех этих дисциплин общим является содействие облегчению страданий плоти и преодоление этих страданий. Для Маргарет Сэлинджер проблемой было то, что отец часто охватывал своими экспериментами членов семьи.

Маргарет сообщает, что почти с рождения она служила подопытным животным в духовных увлечениях отца. По ее рассказам, когда она болела в детстве, ее не возили к врачу. Сэлинджер «неожиданно уверовал в христианскую науку, и теперь, помимо запрета на посещение дома друзьями или пришлыми людьми, в дом перестали пускать врачей».

Маргарет говорит, что написала воспоминания, чтобы разрушить цепь страданий, ради своего маленького сына, для того, чтобы он понял историю семьи. Очень благородно, но в этом благочестии есть что-то неискреннее. Если книга на самом деле попытка исцеления, то какая нужда была публиковать ее?.. Или, даже если было так уж необходимо публиковать книгу, то какая нужда была издавать книгу так спешно, когда отец Маргарет, которому ныне 81 год, все еще жив и может быть уязвлен книгой дочери? В публикации нет смысла, если только причинение боли отцу не является частью терапии… И все же Маргарет Сэлинджер имеет право рассказать свою личную историю так, как она ее видела и понимала… И какими бы ни были другие мотивы Маргарет, она определенно верит в то, что и нас надо разочаровать так, как была разочарована она, что важно разрушить иллюзию того, что писатели, которых мы любим, – совершенные наставники и святые [646].