Мартин Гилберт - Черчилль. Биография

Клементина изобретала все новые аргументы против его преждевременного возвращения и приводила их в письмах, которые отправляла чуть ли не ежедневно. Они не убеждали его. «Не теряй уверенности, – отвечал он ей, – и не поддавайся убеждениям тех, кто не будет удовлетворен до тех пор, пока я не испущу последний вздох. Чем я спокойней и безразличней к здешним опасностям, тем больше сил ощущаю для дел, которые меня ждут впереди». Карсон тоже отговаривал Черчилля от возвращения, но Ч. П. Скотт, напротив, хотел, чтобы он вернулся. «Ваше место здесь, – писал он, – а не там». Но и без всего этого ничто не могло повлиять на намерения Черчилля.

Клементина терялась от этих взаимоисключающих советов. «Эти тяжелые общественные заботы очень утомительны, – написала она ему в последнюю неделю марта. – Когда мы с тобой встретимся в следующий раз, надеюсь, у нас будет хотя бы немного времени побыть вдвоем. Мы еще молоды, но время летит, унося с собой любовь и оставляя лишь дружбу, что, конечно, очень успокаивает, но не очень греет». Черчилль был поражен этим грустным признанием.

«Дорогая моя, – отвечал он, – не произноси слово «дружба». С каждым месяцем моя любовь к тебе все сильнее и мне все больше нужна ты и твоя красота. Моя драгоценная очаровательная Клемми, мне тоже порой очень хочется мира и покоя. Столько усилий, столько лет непрерывной борьбы и тревог, столько волнений, и теперь, когда эта тяжелая жизнь подвергается таким ударам, моя стареющая душа устремляется – пожалуй, впервые – к другим вещам помимо работы. Неужели «сорок – и кончено», как писала старая ведьма герцогиня? Но разве не прекрасно было бы уехать на несколько недель в какой-нибудь симпатичный уголок в Италии или Испании, только рисовать и гулять вдвоем под ярким теплым солнцем вдали от бряцания оружия и парламентских воплей? Мы теперь так хорошо знаем друг дружку, что нам вместе будет еще лучше. Порой я думаю, что не сильно возражал бы против окончания этой жизни. Меня настолько губит эгоизм, что я бы предпочел обрести иную душу в ином мире, встретить тебя в иной обстановке и одарить такой любовью, какая бывает только в великих романах».

После этого Черчилль рассказал Клементине о том, как двумя днями ранее, 26 марта, они с Синклером шли в сторону траншей и услышали несколько разрывов – все ближе и ближе, – словно пушка поворачивалась в поисках жертвы. Они приблизительно смогли вычислить, куда попадет следующий снаряд. Их путь лежал вдоль развалин монастыря, и Черчилль сказал: следующий попадет в монастырь. Они бросились в сторону.

«Разумеется, – писал он далее, – снаряд прилетел именно туда, где мы только что стояли. Оглушительный грохот, дождь кирпичей, облако дыма, солдаты заметались, выскакивая из всех щелей и углов. Я никуда не прыгал, даже пульс не участился. Меня не волнуют эти звуки, в отличие от многих смельчаков. Но я понимал: двадцать футов левее – и больше никакой путаницы, никаких тревог, никакой ненависти и несправедливости. Радость всех моих врагов, избавление от этого старого мерзавца и хорошее завершение изменчивой жизни. Последний подарок этой неблагодарной стране и – ослабление военной мощи Британии, о чем никто не узнает, чего никто не оценит и не пожалеет. Но я не намерен сдаваться или уставать. Я намерен сражаться до последнего на любом месте, где я смогу наиболее эффективно довести мою войну до победы. Если я каким-то образом пойму, что не гожусь для масштабной деятельности, то в любом случае останусь вполне удовлетворен и здесь. Если же пойму, что ценность моя в чем-то ином, меня не остановит на этом пути никакая злоба или критика».

Черчилль сделал еще одно последнее усилие убедить жену, что ему разумнее вернуться как можно быстрее: «Если ждать, когда случится правительственный кризис, не буду ли я выглядеть как султан, поспешивший незваным на торжество? Но если, несмотря на злобные крики и оскорбления, которые всегда преследуют меня, я смогу оказывать влияние и привлекать внимание к вопросам жизненной важности, это впоследствии оправдает шаг, который я намерен сделать».

Клементина по-прежнему считала, что преждевременное возвращение еще больше подорвет его репутацию. Председатель его выборного округа уже предупредил, что такое же мнение у избирателей Данди, где полагают, что если он публично выступит против Асквита, то сам даст оружие своим врагам, которые предъявят ему обвинение в непоследовательности и не преминут наивыгоднейшим для себя образом этим воспользоваться. Гарвин придерживался того же мнения. Черчилль против собственного желания оставался на фронте, мрачно размышляя над тем, что он мог сделать в прошлом и что еще в состоянии сделать. «Чтобы быть великим, – написала ему Клементина, – нужно, чтобы твои поступки были понятны простому народу. Твое стремление пойти на фронт понять было легко. Твое стремление вернуться требует объяснений. Вот почему твоя профишеровская речь не имела успеха: люди не поняли ее. Нужна была еще одна речь, чтобы объясниться».

Пока Черчилль находился в Плугстерте, немцы безуспешно сделали попытку прорвать французскую оборону у Вердена, применив беспрецедентную в этой войне артиллерийскую подготовку и несколько волн наступления пехоты. 6 апреля он написал Ф. Э. Смиту: «Я в полном мраке относительно общей ситуации. Верден, похоже, подтверждает все, что я говорил и писал о наступлении на Западе с обеих сторон».

В апреле противники Асквита в очередной раз потребовали объявления всеобщего призыва в армию. 8 апреля в письме Ф. Э. Смиту Черчилль отметил, что у Бонара Лоу и Ллойд Джорджа появился превосходный шанс совместно сформировать правительство и создать эффективную военную структуру. Кто бы из них ни стал премьер-министром, могла быть создана партия будущего. «Самой доступной вакансией для меня, – писал он, – стал бы пост министра вооружений, хотя, разумеется, вы знаете мои пожелания, если они в принципе осуществимы» – откровенный намек на Адмиралтейство или на Министерство военно-воздушных сил.

«Думаю, Асквит уступит в последний момент, – писал Черчилль Ллойд Джорджу 10 апреля. – Но если нет, для вас пришло время действовать». Через пять дней, не зная, что предпримет Асквит и не подаст ли в отставку Ллойд Джордж, он написал Клементине: «Когда меня не сжигает ярость из-за тех надувательств, с которыми пришлось сталкиваться, и я от злости не грызу головешки, то я вполне бодр и доволен жизнью».

Как Черчилль и предсказывал, Асквит уступил требованию объявить призыв в армию. Он согласился расширить его, но все еще отказывался признать необходимость всеобщей воинской повинности. Он также созвал закрытое от прессы и публики заседание палаты общин, чтобы объяснить свою политику. Черчилль попросил отпуск, чтобы присутствовать; просьбу удовлетворили с условием, что он вернется в расположение батальона сразу же по окончании заседания. «Удачи тебе, Самсон, – написал Синклер, пока Черчилль добирался до Лондона, – и, если ты почувствуешь, что твои силы вернулись к тебе, оставайся там, где сможешь нанести поражение филистимлянам».