Джейн Хокинг - Быть Хокингом

Наша группа называлась «Ньюнхэм против бомбы» и собиралась раз в месяц в доме бывшего врача Элис Рафтон. Она была человеком невероятной щедрости и энергии, непреклонных убеждений и легендарной эксцентричности: про нее говорили, что она подает тушеных белок с крапивой на обед. Ее муж, по слухам, предпочитал спать в садовом сарае. Примерно десяток членов «Ньюнхэм против бомбы» собирался вокруг ее дымящегося очага, согревая руки стаканами глинтвейна и слушая выступления осведомленных, но пессимистичных ораторов. Затем мы планировали стратегию и составляли план действий по прекращению гонки вооружений. Перспективы были нерадостные. В конце концов, мы выступали против военно-промышленного комплекса двух супердержав. Небольшое утешение состояло в том, что мы, по крайней мере, не опускали руки – к тому же у нас со Стивеном был богатый опыт выступления в роли Давида против разнообразных могущественных Голиафов.

Вместе со Стивеном мы составили текст письма, которое отправили нашим друзьям из разных стран мира, в частности тем, кто жил в Соединенных Штатах и в Советском Союзе. Мы просили их поддержать протест против эскалации атомного оружия, которое представляло мгновенную угрозу жизни населения всего Северного полушария и породило бы столько радиации, что вероятность выживания всех живых организмов на планете была бы невелика. Мы отмечали в письме, что на каждого мужчину, женщину и ребенка на планете приходится четыре тонны взрывчатых веществ и что риск обмена ядерными ударами в результате ошибки в расчетах или компьютерного сбоя неприемлемо высок. То же самое Стивен говорил и в обращении к Институ ту Франклина в Филадельфии, когда его наградили медалью Франклина в 1981 году. Он отмечал, что для развития млекопитающих понадобилось четыре миллиарда лет, человека – около четырех миллионов лет и около четырехсот лет для развития нашей научной и технологической цивилизации. За последние сорок лет прогресс понимания четырех фундаментальных физических взаимодействий [146]дошел до такого этапа, когда появился реальный шанс сформулировать полную единую теорию поля, которая описывала бы все существующее во Вселенной. И тем не менее все это может быть стерто с лица Земли менее чем за сорок минут в случае ядерной катастрофы, а вероятность возникновения такой катастрофы, случайно или намеренно, пугающе высока. Завершая свою речь, он сказал о том, что это фундаментальная проблема, стоящая перед обществом, и она гораздо важнее любой идеологической или территориальной проблемы.

Примерно то же самое мы подчеркнули на встрече с генералом Бернардом Роджерсом, бывшим стипендиатом Родса [147]и верховным главнокомандующим объединенных вооруженных сил НАТО в Европе, на банкете Университетского колледжа в Оксфорде. После трапезы Стивен преградил генералу дорогу, так как тот уже собирался встать из-за стола. Генерал внимательно слушал, как я несколько смущенно произношу речь от имени организации «Ньюнхэм против бомбы». Затем он вежливо признал, что и сам очень обеспокоен ситуацией и что регулярно обсуждает ее со своим коллегой на аналогичной должности в Советском Союзе. Через несколько лет революционные изменения экономической и политической ситуации за железным занавесом сделали наши усилия на местах неактуальными. Мы никогда не узнаем, как повлиял наш скромный индивидуальный и групповой протест на ход истории, достигли ли наши письма своей цели и нашли ли наши призывы отклик в сердцах политических деятелей Востока и Запада.

Мы отмечали в письме, что на каждого мужчину, женщину и ребенка на планете приходится четыре тонны взрывчатых веществ и что риск обмена ядерными ударами в результате ошибки в расчетах или компьютерного сбоя неприемлемо высок.

Ближе к делам домашним были другие, менее апокалиптические, но столь же горячо затрагивающие нас кампании, особенно когда дело касалось прав инвалидов. Колледжи Кембриджа настолько медленно внедряли Акт об инвалидах, который в своем первоначальном варианте был принят в 1970 году, что в 1980-х годах все еще вводились в эксплуатацию новые здания, которые не были адаптированы для использования инвалидами. Один из них, Клэр-колледж, расположенный менее чем в ста метрах от нашего дома, активно собирал средства для строительства здания с публичной библиотекой и актовым залом, однако в проекте отсутствовали необходимые для инвалидов конструктивные приспособления. Мы начали кампанию в средствах массовой информации, выступая против такого двуличного отношения, на что получили ответ следующего содержания: «Если Стивену Хокингу нужен лифт для инвалидов, пусть заплатит за него». В конце концов лорд Сноудон [148], приехавший фотографировать Стивена для глянцевого журнала, рассказал об этом прецеденте по радио, и колледжу пришлось сдаться.

Я, Стивен и Джонатан занимались сбором средств для Ассоциации больных мотонейронной болезнью со времени ее основания в 1979 году. Какое-то время мы со Стивеном, выступающим в качестве представителя пациентов, посещали совещания и конференции ассоциации. В начале восьмидесятых годов его попросили стать вице-президентом Фонда Леонарда Чешира, а в октябре 1982 года меня пригласили в апелляционный комитет по сбору средств для переоборудования и реставрации викторианского дома в Брэмптоне около Хантингдона в Дом Чешира для инвалидов. Я начала посещать ежемесячные совещания в Хантингдоне и вскоре обнаружила, что моей зоной ответственности для сбора средств являлся Кембриджский университет – каждый колледж университета и каждый сотрудник колледжа. Вооруженная копией университетского реестра, я должна была из сотен возможных благотворителей выбрать наиболее вероятных и каждому из них отправить письмо с просьбой о помощи, в качестве подготовки к публичному открытию благотворительной акции летом 1984 года. Открытие благополучно состоялось в Хинчинбрук-Хаус, однако, к несчастью, совпало с шестинедельной забастовкой почтальонов и трансляцией в сводках новостей репортажей о голодающих Африки, что отвлекло наших сограждан от местных благотворительных поводов. Прошло много лет, прежде чем Дом открылся. Однако для нас со Стивеном эти кампании были во всех отношениях положительным опытом, так как объединяли нас и давали возможность заниматься общим делом, никак не связанным с физикой.

В начале восьмидесятых у меня оставалось два незавершенных дела, с которыми нужно было разобраться. Первым и самым важным из них была диссертация. В июне 1980 года меня вызвали в Уэстфилд на устный экзамен в присутствии Стивена Харви, профессора испанского языка Кингс-колледжа, и моего научного руководителя Алена Дейермонда. Накануне вечером в Кембридже мы со Стивеном ходили на оперу Генделя «Ринальдо» в рамках праздничной программы в честь окончания учебного года в колледже Гонвиля и Каюса. Несмотря на то что опера была превосходна, она не тронула моего сердца; в тот вечер никакая музыка, даже знаменитая ария Lasciach’iopianga, не смогла бы произвести на меня впечатление. Я вела себя в точности как Стивен, оказавшийся на балете против своей воли: нетерпеливо ерзала в кресле, жалея о потере драгоценного времени. Я очень переживала по поводу того, что не вспомню все даты, цифры и ссылки, приведенные на 336 страницах диссертации, к двум часам следующего дня.