Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

Такое же соображение можно высказать, конечно, и в отношении марихуаны, которая сейчас стала предметом оживленной дискуссии в партии консерваторов. Кстати, не говорит ли это о том, что тори сейчас самая крутая, интересная и современная партия?

Я обращаюсь ко всем слоям молодежи нашей страны, которые могут прочитать эту статью: врубайтесь, вступайте в партию тори, помогите снизить средний возраст с 67 с лишним и станцуйте брейк с Питером «Тош» Лилли [280]и с Чарльзом «Растаманские вибрации» Муром, апостолами свободы.

Забудьте о Тони Блэре и его отвратительных претензиях на буржуазные ценности. Присоединяйтесь к тори. Только они по-настоящему понимают, что такое буржуазные ценности и как их можно модифицировать. Если вы собираетесь посетить этим летом какое-нибудь общенациональное празднество, регату например, то увидите там цвет молодежи Англии. А если вы попросите их вытряхнуть ящики для хранения носков, сумки и карманы, то обнаружите удивительный урожай: нечто, слегка напоминающее сухой помет хомяка, который после анализа окажется перуанской марихуаной, или колумбийским клеем, или иной дурью.

Полицейские говорят, что они не могут применять букву закона в том виде, как он сейчас сформулирован. Они не могут арестовать этих людей и возбудить против них уголовные дела. Точно так же они не могут арестовать тех, кто гоняет с превышением скорости на М40. Но на деле они все же арестовывают некоторых наркоманов, отчего применение закона кажется непоследовательным и, соответственно, несправедливым.

Теперь аргумент в пользу такого несовершенства, и именно с ним я в прошлом соглашался. Могут быть законы, например, относительно скорости на дорогах и контролируемых веществ, которые не призваны проводить четкую грань между тем, что можно, и тем, чего нельзя.

Они могут действовать как своего рода плавучие якоря культуры, буксиры совести. Ограничение скорости в 112 км/час может регулярно превышаться, но сам факт его существования действует как молчаливый укор автомобилисту и удерживает его от настоящего безрассудства. Точно так же нельзя где попало курить марихуану, но сам факт, что она все-таки формально незаконна, служит знаком общественного неодобрения наркотиков.

Как запреты оба закона безнадежны. Но их цель – не сам запрет, а попытка формирования психологии масс. Стадо прорвалось через забор и вовсю пасется на запретном пастбище. Но животные при этом слегка нервничают. Их одолевает смутное чувство ограничения, так как они знают, что некоторые из них могут наткнуться на электропогонялку для скота.

С этим аргументом, повторяю, я был согласен в прошлом. Тем не менее мне интересно, действительно ли он работает. Мы оплачиваем полицию, чтобы она применяла закон, а не играла с автомобилистами и любителями анаши в игры, в которых полицейским постоянно приходится блефовать.

Ограничение скорости в 160 км/час слишком низкое. Оно не имеет отношения к той скорости, с которой ездят автомобилисты, при этом, как пишет Алан Джадд в последнем еженедельном выпуске The Spectator , в 2000 году на дорогах погибло меньше людей, чем в любом другом, – за время статистических наблюдений с 1926 года. В прошлом году погибло 3409 человек, а в 1926 году, когда по дорогам ездило всего 1,7 млн автомобилей, – 4886.

Да, марихуана опасна, но не более, чем другие совершенно легальные препараты. Пришло время пересмотреть этот вопрос, чем и занимается партия консерваторов – самая прикольная, самая живая партия на земле.

Слон подо мной завибрировал. Под словом «завибрировал» я имею в виду, что он пришел в движение. Слон запыхтел, вдох, выдох, вдох, выдох, как старый вымирающий автобус «Рутмастер» [281], махнул пегим хоботом, фыркнул на нас соплями и выдал слоновье ржание. А при виде стрекала погонщика слонов вы бы поняли почему.

Это был кованый железный прут весом порядка трех килограмм. Один конец заточен и остр, как игла. И теперь погонщик тыкал концом стрекала в бородавчатую, покрытую черными волосами, интеллектуальную плейстоценовую башку животного, бум, бум, бум, с силой экскаватора, укладывающего рельсы.

Лично я не жаловался, ибо не дело давать «ценные указания» водителю. Более того, мне нравилось кататься на слоне, и, сидя в паланкине, я представлял себе, как топчу вражескую пехоту. Но пока животное труси́ло дальше, а мы мерно покачивались на его огромных боках, меня одолевала мысль, что все это скоро могут запретить. Не только стрекало, но и вообще поездки на слонах. Однажды глобальный блендер закончит свою работу, и западные ценности пропитают все стороны индийской жизни. Мой прогноз: к началу 2013 года начнется кампания по запрету использования стальных стрекал для слонов.

Могут даже раздаться призывы покончить с обычаем обрезать им хоботы, метить лбы краской и возить на них по шесть тяжелых туристов вверх по холму в форт Раджи. Параллельно пройдет кампания с целью запретить укротителям бить флейтами бедных глухих кобр, чтобы убедить их «танцевать». И все эти кампании будут профинансированы не скромными лептами вдов – любителей животных в Доркинге, а самими индийцами. Телевидение разнесет семена западных ценностей повсюду. Расцветут многие прекрасные начинания, но многие чудесные вещи будут утеряны.

Мы провели шесть дней, окунувшись в атмосферу приготовлений и ритуалов огромной двойной свадьбы. Лучшего способа изучить различия между индийским и западным обществом не придумаешь. Индийцы относятся к свадьбе очень серьезно. Она касается всех членов семьи. Семьи в Индии большие, и не потому, что индийцы такие энтузиасты воспроизводства населения. Они поддерживают тесные контакты с родственниками, которые, по представлениям британцев, достаточно дальние. Они созваниваются. Они наносят друг другу визиты. Они постоянно совещаются. У них нет таких понятий, как шурин, деверь или золовка, свояченица или кузина. Каждый – или сестра, или брат.

Наблюдая такой сложный расклад, я невольно вспомнил толстенный американский бестселлер прошлого года, в котором так хорошо описана разобщенная западная семья. В романе Джонатана Францена «Исправления» (The Corrections) рассказывается о жалких попытках несчастной Этель, пожилой женщины, собрать воедино свою небольшую, разбросанную семью на последнее Рождество. У ее мужа Альберта слабоумие в начальной стадии. Все ее трое взрослых детей знают, что она будет очень рада, если они сподобятся собраться вместе. Францен создает прекрасную реалистичную картину – своего рода Норман Рокуэлл [282]наоборот, – показывая их эгоизм, попытки увильнуть, желание ублажать только себя. Здесь хуже избалованного 11-летнего внука, отказавшегося ехать к бабушке, только его отец-яппи: он уступает ему, так как ребенок сделал свой «выбор», который следует «уважать».