Джузеппе Боффа - СССР: от разрухи к мировой державе. Советский прорыв

Убедительный портрет руководителя этого типа (одного из лучших представителей этого типа) был нарисован писателем, выросшим вместе с этим поколением: «“Солдат партии” – это не были для него пустые слова. Потом, когда в употребление вошло другое выражение, “солдат Сталина”, он с гордостью и, несомненно, с полным правом считал себя таким солдатом… Он уклонялся от вопросов, которые могли смутить его как коммуниста, смутить его совесть; уклонялся самым простым из способов: это не мое дело, это меня не касается, не мне об этом судить. Эпоха наложила на этих людей свой жесткий отпечаток, привила им первую заповедь солдата – уметь исполнять. Их девизом, их кредо стало правило безотказного бойца: выполнять приказ – и никаких разговоров… Он принимал поведение Сталина как неотвратимый высший закон… То было убеждение всей его жизни, действующее автоматически, почти, можно сказать, с силой инстинкта: превыше всего дисциплина, преданность Сталину, каждому его слову, каждому его указанию… В этом исполнении… он находил глубокое удовлетворение, огромное наслаждение».

Разумеется, подобное мышление было отражением только что пережитого чудовищного опыта. Но дело было не только в этом. С одной стороны, в нем спрессовались напластования норм и обычаев, уже сложившихся за предыдущий период советской истории; с другой – то был результат неотступно навязчивого политического воспитания. Здесь-то и начиналась вторая половина сталинской операции.

После целых четырех лет запрета на прием новых членов в партию он вновь был разрешен между сентябрем и ноябрем 1936 г., как раз тогда, когда начали развертываться массовые репрессии. Происхождение решения неясно. Известно только то, что эффект его был невелик, пока свирепствовал террор: слишком рискованно было тогда вступать в партию, слишком опасно было давать рекомендацию вступающему. Немного новых коммунистов появилось в 1937 г. Постепенный прогресс стал намечаться в 1938 г. под воздействием целого ряда постановлений, целиком направленных на стимулирование более широкого притока. Однако наиболее ощутимые изменения произошли лишь к концу года. Напротив, 1939 г. стал годом массового наплыва: 1 млн. человек вступили в члены партии и около 0,5 млн. – в кандидаты. Затем прием постепенно стали притормаживать, и так продолжалось вплоть до начала войны; в общем и целом, однако, двери партийных организаций оставались открытыми. Особенно интенсивным процесс был в армии, где коммунистическая прослойка к концу 1937 г. была самой тонкой за весь период с 20-х гг.: всего 147,5 тыс. человек. Прием усилился в 1938 г. и достиг в 1939 г. самого высокого (из зарегистрированных) уровня: 165 тыс. человек в год. К середине 1941 г. в вооруженных силах насчитывалось более полумиллиона коммунистов, из которых примерно половину составляли кандидаты в члены партии.

Этому способствовали решения XVIII съезда ВКП(б) (март 1939 г.), отменившего старые дискриминационные различия на основании социального происхождения при приеме в партию. Нормы стали едиными как для рабочих, так и для крестьян, служащих или интеллигенции: вступающий должен был выдержать годовой испытательный срок в качестве кандидата; для вступления требовались рекомендации трех членов партии с партийным стажем не менее трех лет. Новые правила смягчали в особенности те строгости, которые прежде существовали для выходцев из интеллигенции. Это новшество объяснялось Сталиным тем, что, поскольку в социалистическом Советском Союзе больше не существует враждебных отношений между классами, не должны сохраняться и различия при приеме той или иной группы населения.

XVIII съезд утвердил этот принцип в рамках более широкой реформы Устава партии, отражавшей воссоздание своего рода внутрипартийной законности после разгула репрессий. Сталин и Жданов на съезде провозгласили, а потом было записано в документах, что больше не будет массовых чисток. В Устав была введена новая глава с перечислением прав члена партии наряду с его обязанностями: право критиковать любого работника партии, право выбирать и быть избранным в партийные органы, право требовать личного участия во всех случаях, когда выносится решение о нем; право обращаться с любым вопросом и заявлением в любую партийную инстанцию, вплоть до самых высших. На съезде снова говорилось о «внутрипартийной демократии»: голосование при выборах должно было производиться не списком, а по отдельным кандидатурам. Все эти меры создавали видимость обнадеживающего прогресса по сравнению с тем, что делалось на протяжении двух предшествующих лет: они призваны были внушить членам партии то чувство большего спокойствия, без которого вряд ли оказалась бы возможной какая бы то ни было их деятельность. Отчасти такая цель была достигнута. Вместе с тем, однако, от внимания не может укрыться вся шаткость новых уставных норм: достаточно вспомнить, что ведь и репрессии оправдывались Сталиным во имя расширения демократии.

Правда, когда собрался XVIII съезд, массовый террор ушел уже в прошлое. Рядом секретных распоряжений аресты были приостановлены, наиболее важное из них было отдано в ноябре 1938 г. В своем докладе Жданов даже подверг критике некоторые примеры перегибов в деле исключения из партии, имевших место в течение двух предыдущих лет. Была организована процедура некоей реабилитации: благодаря ей несколько месяцев спустя, уже перед самой войной, на свободу вышли некоторые арестованные, в частности кое-кто из военных, например прославившиеся впоследствии Рокоссовский и Горбатов. Большим снисхождением пользовались те, кого судили в этот период. Исправление курса было существенным, но значение его не следует преувеличивать. По сравнению с размахом предыдущих репрессий то было явление весьма ограниченных масштабов. Насколько известно, исправлены были даже не все те случаи, которые упоминались Ждановым. Репрессии стали более избирательными, но полностью так и не прекратились. Да они и не могли прекратиться. Слишком тяжкими были удары, нанесенные партии и обществу, чтобы можно было говорить о сколько-нибудь реальной демократизации. Аресты продолжались, в особенности среди интеллигенции: еще в 1939 и даже в 1940 гг. им подверглись многие видные деятели культуры, включая и новоизбранных членов Центрального Комитета.

События 1937–1938 гг. повлекли за собой еще одно долговременное последствие. Оно касалось положения и роли политической полиции. В общем и целом в истории СССР нашла решение проблема, встающая перед любой современной революцией и заключающаяся в установлении гражданского контроля над армией. Ее решению способствовали, пусть даже уродливо искаженным образом, и сами репрессии. Этого нельзя сказать об органах НКВД. Безграничный произвол их, длившийся в течение двух страшных лет, теперь уже сохранится надолго, превратив эти органы, как потом было написано, в «наводящую ужас службу… стоящую над высшими органами партии и государства». Именно в 1939 г. в связи с протестами, исходившими на этот раз и от обновленных периферийных партийных органов, Сталин секретным телеграфным циркуляром напомнил, что двумя годами ранее НКВД было дано и сохраняется по сей день право применять пытки. Это не значит, что над политической полицией не было никакого контроля: единственным остававшимся был только личный контроль Сталина.