Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

В конечном счете все зависит от благоразумия тех, кто направляет действия сейма, и от того, каково будет их отношение к России. Я не знаю, какие указания моя государыня соизволит дать мне в дальнейшем, но до сих пор я не имел от нее ни одного, которое говорило бы о враждебных намерениях по отношению к польской нации. Как я уже сказал, если поляки сумеют достойным поведением приобрести доверие и защиту императрицы, вы сможете сохранить политическую независимость среди государств Европы и укрепить ее гарантией России и разумным образом своего правления».

Вследствие такого объяснения, которое имело всю видимость правды, я несколько успокоился, но не был до конца убежден. Ведь так легко поверить в то, чего так сильно желаешь!

Я объявил послу, что после всех заверений, которые он мне представил и в которые я верю, потому что считаю его человеком чести, – я отправлюсь в Гродно. Но я предупреждаю, что поскольку главным предметом обсуждения, как он сказал, будет организация новой формы правления, соответствующей нынешним обстоятельствам в Польше, то я беру на себя представить такой проект, чтобы создать затем комитет, который займется составлением нового проекта конституции.

Сиверс не нашелся ничего возразить и даже, наоборот, поощрил меня заняться этим. Мы с ним расстались в добром согласии, которому не суждено было продлиться, как это вскоре будет видно.

Предполагая представить такой проект сейму, я имел в виду: 1. предупредить, что никакой иной проект не должен приниматься к обсуждению до данного проекта; 2. учесть, какое впечатление произведет этот демарш на послов России и Пруссии, как и на самих членов сейма; 3. в случае если такой проект пройдет, предложить королю назвать честных и образованных людей для создания комитета, который постарается сохранить большую часть законов, установленных конституцией 3 мая, лишь подправив их применительно к нынешним обстоятельствам. И наконец, 4. если проект не пройдет и начнутся дипломатические переговоры с послами России и Пруссии, покинуть любой ценой Гродно и удалиться в деревню.

Мне и в самом деле не понадобился бы предлог в виде болезни, так как я покидал Варшаву в состоянии желчной лихорадки, от которой затем еще долго страдал.

В день начала работы сейма, то есть 17 июня, после речи короля и еще некоторых традиционных речей, я произнес свою – вначале как занимающий в первый раз пост министра, а закончил тем, что заявил: «Исходя из неотложной нужды уврачевать язвы нашей родины, облегчить ее несчастья и заложить прочные основы ее правления, вижу потребность в создании новой конституции, которая заменила бы те законы, которые то принимались, то отменялись партиями, интересы которых сталкивались между собой, и потому предлагаю назначить комиссию, которая займется этой работой, указываю инструкции, которые должны быть ей даны, и заявляю, что подчиняюсь воле сейма». Затем я передал секретарю сейма мой проект, который и был зачитан. Я предполагал, что, в соответствии с прежними законами, этот проект будет напечатан, распространен среди членов сейма, затем, через три дня, зачитан перед полным составом сейма, чтобы затем быть обсужденным, отклоненным или одобренным большинством голосов.

Два дня спустя, в час ночи, я получил записку от российского посла, в которой содержалось следующее: «Господин граф, я только что узнал, что вы осмелились представить сейму проект, о котором я ничего не знал и который может только помешать работе сейма, прерывая обсуждения того вопроса, который должен быть целью заседаний. Таким образом, я заявляю вашему превосходительству, что если вы не напишете немедленно маршалку сейма о том, что отзываете ваш прекрасный проект, я через час отдам приказ о наложении секвестра на все ваши земли.

Составлено в Гродно, 19 июня 1793 года.

Подписал Сиверс».

Трудно представить себе то впечатление, которое произвела на меня эта записка, – я никак не мог ожидать подобного после того разговора, который я имел с послом в Варшаве.

Ничего ему не отвечая, я тут же написал маршалку сейма, графу Белинскому. В записке содержалось только следующее: «Господин маршалок, я посылаю вам сообщение, которое только что получил. Я не могу и не должен отзывать проект, который я предложил сейму. Вам решать, что следует предпринять в этом случае, опираясь на законы, предписанные Вашим постом».

На следующий день я отправился к послу и, не входя ни в какие объяснения по поводу полученной от него записки, заявил ему, что мое здоровье нуждается в поправке и потому я полагаю нужным удалиться на некоторое время в свою деревню в окрестностях Варшавы. Серьезных возражений я от него не услышал, но вынужден был обещать ему, что вернусь в Гродно, как только мне позволит здоровье, затем немедленно уехал со всей своей семьей.

Продолжу свои дневниковые записи о том, что касается лично меня, и расскажу о том, что было после моего возвращения в Гродно, через несколько недель, а пока продолжу повествование о ходе работы сейма.

В мое отсутствие ассамблея сейма, находясь под давлением и угрозами, оказалась в большом затруднении. Ее участники не могли более откладывать назначение комиссии для переговоров с российским послом, но надеялись, что смогут избежать необходимости уточнять вопрос, по которому посол требовал назначения депутатов. Ограничились тем, что дали им инструкции, которые не могли скомпрометировать ассамблею.

Им поручали лишь вступить в переговоры по заключению договора об альянсе между Польской Речью Посполитой и Россией, который имел бы под собой прочные и незыблемые основания, обеспечил бы двум договаривающимся сторонам взаимные выгоды и взаимно гарантировал бы им независимость и неприкосновенность их владений. Комиссии не позволялось обсуждать никакой другой предмет, и все ее члены обязаны были принести клятву «sub fide, honore et conscientia» [21]строго соблюдать эти инструкции и добавить, что они не получали и никогда не получат от кого бы то ни было никакого предложения или обещания .

Итак, король и ассамблея сейма имели достаточно смелости, чтобы явно отклонить предложение российского посла, давая депутатам инструкции, которые никоим образом не отвечали его намерениям и ожиданиям. Так почему тот же король не последовал данному ему совету – при самом открытии сейма сплотить всех в единодушном решении не обсуждать никакой вопрос, касающийся свободы, независимости и гражданских прав поляков, так же как и неделимости их родины?..

Я повторяю снова, так как не могу отделаться от этой мысли, что эта решительная мера, возможно, не смогла бы переменить решение русского двора и предотвратить раздел Польши, но она защитила бы польскую нацию от того унижения, которым ее покрыли, а короля и членов сейма – от упреков современников и от обвинений потомков.