Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Вечером 17-го народ толпой явился ко дворцу, где находились генерал Мокрановский и прежний президент города Закревский. Народ сразу объявил первого комендантом Варшавы, а второго – президентом города. Оба пользовались доверием, так как имели заслуги перед родиной: один храбро сражался в кампании 1792 года, другой усердно и преданно исполнял обязанности главы муниципалитета в соответствии с конституцией 3 мая. Этот последний не упускал из виду возможность восстановления конституции 3 мая, упразднения декретов Тарговицкой конфедерации, отмены договора о последнем разделе и вывода иноземных войск с территории Речи Посполитой.

Мокрановский и Закревский, облеченные властью, которой их удостоил народ, начали с того, что постарались остановить распространение пожара, вспыхнувшего в разных концах города. 18-го вечером в городе уже было спокойно. 19-го, будучи уверены, что русские и пруссаки ретировались, они отправились в городскую ратушу, чтобы создать регентский совет: объявили себя его членами и присоединили к себе еще двенадцать граждан, известных своими достоинствами. Этот совет был временным и состоял из восьми дворян и шести мещан. Он начал свою деятельность с того, что объявил о своем безусловном присоединении к Акту Краковского восстания. Затем совет послал депутацию к королю, чтобы заверить его в своем почтении, но при этом отметить, что совет полностью подчиняется только приказам Костюшко.

Эта депутация убедила короля одобрить все действия нации и не покидать столицу. Король дал понять, что и в мыслях не имел покидать Варшаву; что он ценит проявление почтения к нему; что никто искреннее его не может желать благополучия Польше; что он всегда присоединялся к тому, чего желало большинство; что сегодня первый раз в своей жизни, сотканной из катастроф и печалей, он видит свою нацию соединившейся в единую волю и предрекает ей прочное благосостояние; что он желает разделить это благосостояние с соотечественниками, также как и постоянство средств для его достижения; что он желает, чтобы все эти события обернулись на благо государства; что он советует полякам доказать своими действиями, насколько они чтят религию, собственность, орденские отличия и трон. Одновременно он попросил эскорт для посланника Пруссии Бухгольца, чтобы безопасно проводить его в прусский лагерь.

В тот же вечер регентский совет послал еще одну депутацию к королю, чтобы сообщить: в доказательство своего уважения к религиозным обрядам он прикажет исполнить «Te Deum» после завтрашней торжественной мессы, в тот же день кавалеры орденов получат обратно знаки отличия, будут предприняты действия по организации полиции и доставке продовольствия в Варшаву. Что касается прусского посланника, то в данный момент нет возможности дать ему приличный эскорт из-за раздраженного населения, и ему предложено подождать несколько дней, в течение которых ему будет дана охрана.

Назавтра, в праздник Пасхи, «Te Deum» было исполнено в присутствии короля, его двора и кавалеров польских орденов, уже носивших на груди свои знаки отличия. Бухгольц имел охрану вплоть до своего отбытия и написал генералу Вольки, к которому намеревался отправиться, убеждая его отступить из окрестностей Варшавы.

Временный совет послал курьера к Костюшко, чтобы сообщить ему обо всем, что произошло. 20 апреля он принял решение о разоружении народа, чтобы предотвратить неприятности, которые могли возникнуть, если задержаться с этой мерой. Жителям Варшавы было приказано вернуть в арсенал выданное им оружие – и это было немедленно исполнено. Затем совет указал кварталы, подходящие для содержания русских пленников, как военных, так и гражданских, среди которых было много чиновников дипломатической миссии, и принял необходимые меры для обеспечения их безопасности и спокойствия.

Такое поведение Совета по отношению к русским, взятым в плен в Варшаве, дошло до сведения Игельстрома, присоединившегося к остаткам российских войск. Он написал в ответе княгине Гагариной, которая сообщила ему об уважительном отношении к ней в Варшаве: «Я вижу с удовольствием, что к Вам относятся человечно и даже не лишают Вас должного почтения. Узнаю в этом польскую нацию. Поляки никогда не были склонны к жестокости: гуманность всегда была одной из их главных добродетелей. Заявляю Вам настоящим письмом, что ценю тех, кто проявляет к Вам уважение в Вашем несчастье».

Мне довелось через несколько лет после Варшавского восстания встречать некоторых иностранных представителей, в том числе папского нунция, посланника Швеции барона Де Толля, посланника Пруссии Бухгольца, уполномоченного в делах венского двора Де Каше, – и все они заверяли меня в том, что в те дни, 17 и 18 апреля, их покой ни на минуту не был нарушен и, если оставить в стороне то ожесточение, с которым били русских, они никогда не видели народа более спокойного и покладистого, чем жители Варшавы.

Однако Временный совет, не вполне успокоенный насчет своего приказа горожанам о возврате оружия в арсенал, опасался, что отдельные лица из населения под влиянием брожения умов могут злоупотребить оружием. Он распорядился произвести обыск у тех, кто казался наиболее по-бунтарски настроенным; назначил начальников, чтобы привлечь этих людей к нужному делу и использовать их на аванпостах.

Специальной прокламацией, распространенной по всему городу, совет запретил носить на улицах сабли и огнестрельное оружие любому человеку, не находящемуся на службе. Он заявил, что будет преследовать как преступников всех тех, кто под предлогом поиска виновных позволит себе малейшее насилие в частных домах или по отношению к отдельным лицам.

Из этих действий Совета, как и из Акта Краковского восстания и воззваний Костюшко, видно, что восстание в Польше отнюдь не основывалось на якобинских принципах. Впоследствии могли найтись некоторые авантюристы без веры, нравственности и принципов, которые могли воспользоваться революционным фанатизмом простого населения и провинились в чем-то, но мирные жители Варшавы отвечали им презрением, а гонения на таких авантюристов убедительно показали характер нации в целом, которая оправдывала строгость мер, примененных правительством, чтобы не допустить злоупотреблений.

После своего бегства из Варшавы генерал-аншеф Игельстром с двумястами пятьюдесятью людьми присоединился к прусским войскам и перебрался на правый берег Вислы и Нарвы [35]. Затем он вновь перешел Вислу, чтобы соединиться в Ричиволе с русскими войсками по главе с генералом Новицким, ушедшими из Варшавы, и приблизиться одновременно к корпусу Денисова, который находился в окрестностях Опатова.