Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Я сообщил генералу о своих действиях, и заверил его, что город не захвачен неприятелем, так как, помимо известий, полученных мною от волонтеров, я слышал вдоль дороги звуки сильной канонады, что свидетельствовало о продолжающихся атаках и обороне. Я убеждал его еще более ускорить марш, не останавливаться в Коржиче и идти по главной дороге прямо к воротам города. Я заметил ему, что русские и сами должны были устать от своих безрезультатных усилий, и потому, увидев нашу армию нападающей на них сзади, они неизбежно отступят.

Вельгорский разделял, казалось, мое мнение. Однако, прибыв в Коржич к восьми часам вечера, он посоветовался с несколькими адъютантами и решил дать войску ночной отдых. Верно то, что солдаты и лошади были измучены усталостью, но днем позже события доказали, что если бы тогда же были посланы всего два эскадрона кавалерии и один батальон инфантерии, то осада Вильны была бы снята еще до восхода солнца.

Большинство наших доблестных офицеров провели в Коржиче бессонную ночь. Их мучило опасение, что город может быть захвачен врагом прямо у них на глазах. Пламя, пожиравшее город, бросало жуткие отблески даже на том расстоянии, в котором мы находились от города, то есть на три лье. Но наше огорчение достигло предела, когда на заре, вместо того чтобы идти на Вильну, генерал распорядился отправиться по Вака-Гродненской дороге: если Вильна уже захвачена, объяснил он, то мы сможем отступить к Гродно.

Полковник Бишевский со своим полком уже был послан без нашего ведома, чтобы создать на этом направлении авангард, и получил приказ ждать нас в Ваке. Мы шагали уже три или четыре часа, но все еще продолжали слышать сильную канонаду, которая явно говорила о том, что Вильна защищается. Ничто, однако, не могло отвратить генерала от его плана. Он вновь приказал дать отдых уставшим солдатам, которые уже потеряли надежду вернуться к стенам родной столицы. Многие из наших доблестных офицеров, окружив меня, стали уговаривать взять разрешение у генерала идти с отрядом кавалерии прямо на Вильну. Я без колебания сделал это предложение Вельгорскому, тем более что таково было и мое мнение и я сам хотел участвовать в этом предприятии. После долгих колебаний и обсуждений генерал наконец разрешил полковнику Гушковскому с отрядом кавалерии и храброму Этьену Грабовскому с батальоном седьмого полка идти маршем на Вильну. Он не разрешил моим стрелкам следовать за ними и задержал меня самого под предлогом, что я необходим ему здесь для командования, в случае необходимости, восьмым полком, который не имел командира.

Я неохотно подчинился такому решению на мой счет, но утешал себя уверенностью в успехе нашего предприятия. И действительно, при приближении наших улан казаки исчезли, неприятельская армия отступила, и наши храбрецы вошли в город, не потеряв ни одного человека. Когда генерал получил известие об этом, все наши воины с радостью в сердцах с приближением ночи последовали за этим авангардом и, пройдя через город, стали лагерем со стороны Погулянки.

Генерал Вельгорский расположился в харчевне в самом городе, мы же, его свита, позабыв о своем нетерпении и тревогах, беспечно предались отдыху. Между тем наша безопасность была весьма относительной, так как неприятель находился у ворот города: его лагерь в Неменчине располагался всего лишь в одном лье от нас.

Малочисленный гарнизон города мог лишь слабо сопротивляться врагу. Вильна была оставлена без артиллерии и с малым снаряжением. Удаленное расположение армии Вельгорского в то время, когда русские атаковали Вильну, и медлительность его продвижения на помощь городу без понятных на то причин – все это рождало подозрения и возбуждало общее недовольство у жителей нашей столицы.

Большие группы людей собирались на площади и главных улицах города, громко возмущались Вельгорским и вообще всеми, кто носил военный мундир. Горожане, давшие столь явные доказательства своей храбрости в отражении врага, считали, и с достаточными основаниями, что это им город обязан своим спасением. Будучи уверены, что они сделали для города гораздо больше, чем военные, они набрасывались с оскорблениями на тех из них, кто им встречался, и главным образом – на офицеров из штаба и свиты Вельгорского.

Усталость горожан от долгого и упорного сопротивления, тревога за своих жен, детей, за свою собственность, ущерб от пожаров в предместьях и различных кварталах города, печаль о многих убитых жителях, которые пожертвовали собой ради общего дела, – все это отчасти оправдывало общее возмущение горожан.

Необходимо было, однако, срочно восстановить порядок в городе и предотвратить опасные последствия, которыми неприятель не замедлил бы воспользоваться. Князь Казимир Сапега [44], служивший волонтером под началом Вельгорского, решил обуздать народ и употребил все свое красноречие, чтобы успокоить разгоряченные умы, но был прерван криками и угрозами: со всех сторон ему выкрикивали, что здесь не заседание сейма и что нужно бить врага, а не разглагольствовать.

Ежи Грабовский, не раз жертвовавший собой при защите города, был арестован людьми из народа, которые хотели узнать о причинах его действий, и в частности – о пушках, которые он якобы велел утопить, что было совершенной неправдой.

Мои стрелки были почти единственным исключением среди военных: к ним относились благосклонно, потому что видели их храбрость и преданность во время последней атаки на город, и еще потому что все, кто входил в состав этого корпуса, имели родственников или друзей среди горожан.

Из этих соображений, несомненно, я и был принят в городе так доброжелательно. Я воспользовался этим, чтобы усмирить волнения, протесты и стычки, вспыхивавшие в разных кварталах города между горожанами и военными.

Вельгорский, напуганный возможными грозными последствиями такого недоброжелательства, понадеялся справиться с ним посредством публикации обращения к жителям Вильны. Он поручил мне составить его, и менее чем через шесть часов оно было напечатано и роздано. В нем восхвалялось мужество и преданность горожан, но указывалось также, что к защите города их побуждал собственный интерес уберечь от угрозы свои дома, свои семьи, свою собственность. В нем же отдавалась справедливость солдатам, которые, не имея таких личных интересов, постарались прийти на помощь Вильне, ведомые исключительно чувством долга, не боясь пролить свою кровь там, где того требовали интересы их соотечественников. Было дано понять, что та рознь, которую старались посеять между горожанами и военными, являлась делом рук клеветников и предателей. Было указано, что эти клеветники сидят в самом городе, но общаются с врагами, которым служат агентами и шпионами; что враги стоят у ворот города и не преминут воспользоваться теми разногласиями, которые сами и вызвали; что не только Вильна может пасть жертвой наших внутренних раздоров, но что вся Литва может быть вовлечена в эту распрю и мы не сможем потом предотвратить ее даже нашими объединенными усилиями.