Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2

Далее я обрисовал поведение литвинов до начала войны. Я напомнил об их преданности, несмотря на тяжелые притеснения и обиды со стороны русских чиновников с одной стороны, и радужные обещания и соблазны французских эмиссаров с другой. Я напомнил о привязанности литвинов к императору Александру, их верности ему. Я остановился на материальных пожертвованиях, коих от них потребовали перед началом войны, а также на их добровольных поставках для армии, когда люди оставили себе лишь минимум, необходимый на прокорм семьи. Затем я описал их страдания во время неожиданного отступления русской армии, когда военные, чтобы лишить врага средств существования, уничтожали провиантские магазины, угоняли лошадей и скот, увозили все, что могли вывезти из продовольственных запасов. Я заметил, что литвины, выполнив обязательные и добровольные поставки, коих от них требовал долг и привязанность к своему государю, с большим удивлением и потрясением встретили отступление русской армии, которая должна была защищать их, и никак не могли внять тому, что все это – лишь часть сложного военного плана, цели которого им не дано было понять. Когда же они увидели как огромные вражеские силы быстро и, так сказать, без сопротивления достигли старых границ империи, то предположили, что император Александр покинул их, оставив на произвол судьбы, и стали питать слабую надежду на то, что Наполеон сможет восстановить их отечество. Я подчеркнул, что ни один поляк – подданный России – не обвинил императора Александра, и что напротив, его любят и мечтают лишь о том, чтобы он объявил себя польским королем. Никто из них не взялся за оружие и не посмел выступить против императора, и все, что происходило во время оккупации Литвы французами, не дает повода, чтобы обвинять народ, который, несмотря на неприятие новой организации управления, введенной на его территории, и, видя крушение своих надежд, не мог противостоять силе, поскольку был лишен поддержки своего государя, с которым у него связаны все надежды. Я также добавил, что, учитывая все это, трудно доказать, что на оккупированных Наполеоном территориях были настоящие виновники. И хотя можно допустить, что какой-то человек мог обрушиться с речью или что-то написать против российского правительства, все равно его не следует обвинять больше, чем того, кто, уступая силе или поддавшись иллюзорным надеждам, взялся за оружие.

Я объяснил г-ну Шишкову, что не собираюсь никого оправдывать персонально, но мои убеждения, равно как правдивые свидетельства дают мне основания утверждать, что г-н Снядецкий оказался, безусловно, оклеветанным, поскольку это не только очень уважаемый ученый, но и мудрый и осторожный в поведении человек, который никак не мог позволить себе неуместных высказываний против императора, потому что как никто другой мог оценить благодеяния Александра в пользу Виленского университета и его отеческую заботу о национальном образовании.

В конце беседы я попросил государственного секретаря передать Его Величеству мои доводы и заверить императора в нашем большом к нему доверии, а также отметить неприемлемость, на наш взгляд, применения полумер в обстоятельствах, когда необходимо показать всей Европе во всем блеске милосердие и справедливость императора.

Разделявшие мои чувства князь Любецкий и г-н Вавжецкий, поддержали все, что я сказал, и на этом наша встреча закончилась. У меня не было сомнений в том, что г-н Шишков даст точный и благоприятный для нас отчет императору. Я был уверен в этом, поскольку видел, с каким большим интересом он слушал меня и, как мне казалось, соглашался с принципами, на которых я строил свои объяснения. К тому же этот уважаемый министр, слывший просвещенным человеком, имел чувствительное сердце и всегда стремился делать добро, насколько это было в его власти.

Перед уходом я предупредил его, что возьму на себя смелость отправить письмо императору, в котором мне хотелось бы в письменной форме развить те идеи, которые я перед этим изложил устно.

Это письмо, отправленное мною на следующий день, приводится ниже. Вскоре я получил приказ императора явиться к государственному секретарю 4(16) декабря к одиннадцати утра. Здесь я с огромным волнением и чувством удовольствия выслушал текст акта об амнистии, в котором отсутствовали какие-либо исключения.

Вот письмо, которое я послал Его императорскому величеству, из Санкт-Петербурга 2(14) декабря 1812 года относительно акта об амнистии.

«Государь, в соответствии с приказом Вашего императорского величества, который был доведен до нас гофмаршалом графом Толстым, мы вместе с князем Любецким и г-ном Вавжецким были приглашены вчера утром к его превосходительству государственному секретарю.

Мы были проникнуты чувством глубокой благодарности, узнав от него, что Ваше императорское величество выразило желание объявить амнистию для жителей Литвы и Белой Руси и милостиво позволило нам представить свои мнения относительно формы акта об амнистии, которая интересует нас всех особенно.

Я не сомневаюсь в том, что его превосходительство г-н Шишков передал Вам нашу нижайшую благодарность и наше неограниченное доверие в благородные и великодушные чувства Вашего императорского величества. Я также уверен, что он донес до сведения Вашего императорского величества замечания, которые мы посмели сделать относительно амнистии без исключений – единственной достойной такого сердца, как ваше, Государь. Тем не менее я считаю своим долгом кратко повторить наши замечания по этому вопросу.

Право на амнистию является, безусловно, самым замечательным атрибутом верховной власти, и никому оно лучше не подходит как Вашему императорскому величеству – образцу доброты и справедливости.

Проявив всю силу и мощь, чтобы сразить врага, вы решили воспользоваться своей победой, Государь, для того, чтобы протянуть благодетельную руку несчастным, и ваше доброе сердце не будет удовлетворено, если наказание некоторых жертв омрачит радость предоставления общего прощения.

Вот почему мы считаем, что отдельные исключения в акте об амнистии не отвечают благородным целям Вашего императорского величества и могут испортить впечатление, которое амнистия должна произвести во всей Европе.

В середине этой беспримерной войны, когда результаты ее были еще далеки и неопределенны, литвины, покинутые своим государем и его армией, оказавшись во власти могущественного врага, который помимо обольщения, прибег к угрозам и террору, пошли на уступки, одни – ведомые надеждой, другие – из чувства страха.

Независимо от чувств, которыми руководствовались те или иные люди в каждом отдельном случае, думаю, нельзя классифицировать ошибки, в которых их обвиняют, прощая одних и наказывая других, без риска проявить несправедливость.