Карен Армстронг - Битва за Бога: История фундаментализма

Пытаясь рационализировать веру и придать ей наукообразность, фундаменталисты ставили религию в неестественное положение. В свое время они, цепляясь за бэконовский идеал, боролись с научным рационализмом дарвиновской теории, основанным на гипотезах и свободном поиске, – теперь Беккеры точно так же бунтовали против рационализма традиционных фундаменталистов вроде Фолуэлла. Как отмечает Хардинг, христианская история Америки в изображении «Наследия США» представляла собой дикое смешение разнородных категорий. Неестественность и искусственность соединенных в парке «экспонатов» бросалась в глаза, не давая никакого представления о реалиях. Торговый центр представлял собой смесь викторианского и колониального стилей, эклектическое нагромождение, не претендующее на правдоподобие. При входе демонстрировался «настоящий» дом Билли Грэма, однако фотографии на стенах показывали процесс его сноса и постройки заново в тематическом парке, что, несомненно, нарушало аутентичность. «Точной копии» Сионской горницы (где Иисус совершил Тайную вечерю и установил обряд евхаристии) был намеренно придан вид декорации. Церковные службы проводились в телестудии; в отличие от Фолуэлла, Беккеры никогда не снимали обычную проповедь или литургию. Акцент всегда делался на зрелищность, на спектакль, на фантазии, а не на буквалистское прочтение, свойственное фундаментализму.

Хардинг предполагает, что Беккеры, проповедующие бесконечную любовь Господа, развивали параллельно народную теологию бесконечного прощения, которое, по сути, санкционировало грех, обещая заведомое прощение Всевышнего [925]. Как мы уже убедились на примерах из прошлого, подобный бунт в духе антиномианизма возникал иногда в переходные периоды, когда прежние правила и уклад перестают отвечать меняющимся обстоятельствам и часть верующих, которым стало тесно в этих рамках, пускается на поиски чего-то нового. И они находят утешение в нарушении прежних табу. Некоторые скатываются до того, что разрабатывают теологию «священного греха». Что-то подобное, видимо, происходило и в PTL, когда в марте 1987 г. разразился потрясший страну скандал. По утверждению Charlotte Observer , в 1980 г. Джим Беккер накачал наркотиками и соблазнил церковную служительницу Джессику Хан с Лонг-Айленда, а затем заплатил ей $250 000 за молчание [926]. Сразу после выяснилось, что Тэмми Фэй, влюбившись в кантри-певца Гэри Пакстона, разрушила его брак. Тем не менее, когда горькая правда выплыла наружу, Беккеры не ушли в тень, сгорая от стыда, а публично все подтвердили, разглагольствуя перед огромной телевизионной аудиторией о Господней любви и всепрощении.

Режим, которого придерживался Фолуэлл в Линчбурге, был попыткой опереться на рамки консервативной, премодернистской религии, помогавшей человеку смириться с неизбежными ограничениями. Пример Беккеров демонстрирует, что происходит, когда эти рамки полностью отбрасываются. Если другие фундаменталистские движения порождались ощущением гнета, то постмодернистское христианство Беккеров отражало присущее концу XX столетия убеждение, что «все дозволено». Огромные деньги внушали Беккерам уверенность, что законы им не писаны. Нет никаких границ, прежние категории добра и зла можно тасовать с такой же легкостью, как подлинное и искусственное в «Наследии США». Разумеется, эта позиция была искажением христианства.

Скандалы на этом не закончились. Джим Беккер ушел из PTL и попросил Джерри Фолуэлла спасти программу, временно взяв все дела на себя. Сам Беккер тем временем ополчился на Джимми Сваггерта, вытащившего скандальные подробности на свет, и выдвинул обвинение, что тот хочет прибрать PTL к рукам. Сваггерт, в свою очередь, тоже оказался антиномианистом. В этот период он был, пожалуй, самым успешным из телепроповедников. Его передачи транслировались на 145 стран и, по его утверждению, появлялись на экранах половины домов планеты. Однако в Батон-Руж (Луизиана) он посещал проститутку, которая позже ясно дала понять, что Сваггерта интересовал не столько секс, сколько садистские ритуалы унижения и подчинения. Он определенно любил играть с огнем, поскольку, даже будучи осведомленным о том, что в мотеле его видели и узнали, все равно продолжал туда наведываться, пока не грянул гром. На чистую воду его вывел другой священник, Марвин Горман, которого Сваггерт критиковал в своей программе [927].

Сваггерт принадлежал к пятидесятникам. На заре своего развития пятидесятничество выступало прямой противоположностью фундаментализма, пытаясь дать слово непогрешимой божественной истине, а разум отодвинуть на второй план. Оно не считалось с риском неподготовленного вторжения в область бессознательного и с опасностями, которыми чреват отказ от разума. Однако раннее пятидесятничество, надо отдать ему должное, отличалось всеохватностью и стремлением преодолевать расовые и классовые барьеры. Сваггерт же проповедовал религию ненависти. Он прославился своими яростными нападками на гомосексуалистов – этот поток сквернословия с головой выдавал его собственные глубоко запрятанные сексуальные отклонения. Кроме того, он поносил других священников и конкурентов-телепроповедников, а также присоединился к «Моральному большинству» в его крестовом походе под знаменем критиканства. Ломая ограничения, накладываемые разумом и требованиями милосердия, Сваггерт пришел к не менее саморазрушительной и нигилистической религиозности, чем некоторые из рассмотренных нами направлений фундаментализма.

Американского журналиста Лоуренса Райта покорили эмоциональные проповеди Сваггерта. Он чувствовал, что Сваггерт бунтует против оков рационального модерна, его «вызывающая эмоциональность» даже отдаленно не напоминала «сухие заумные выкладки», которыми пичкали Райта в церкви во времена его детства. Он обнаружил, насколько упоительно «экстатическое отречение от собственной зашоренности, критиканства и нелепости» [928], и то же самое, вероятно, испытывали остальные поклонники Сваггерта, приходящие в экстаз от его сногсшибательных проповедей. «Он погружался все глубже и глубже в подсознание, уходя от разума и осознанных смыслов в бурю эмоций, зарытые глубоко в душе страхи и безымянные желания, бурлящие в темной глубине. Его голос повышался и дрожал, слова путались, но он, спотыкаясь, продирался дальше, к ускользающей кровоточащей нервной струне, струне дерзости и жажды. Он знал, где она. Смотреть на него было одновременно страшно и соблазнительно, потому что за этой струной скрыта вера. Жажда любви и спасения – когда он наконец касался этой струны, слезы лились градом, зрители вскакивали с мест, воздевая руки, смеясь, рыдая, славя Господа, говоря на иных языках и дрожа от боли и наслаждения, которые дарила эта захватывающая публичная демонстрация потаенного» [929]. Лучшие представители премодернистской духовности, такие как Иоанн Крестный, Ицхак Лурия или мулла Садра, избегали подобных эмоциональных эксцессов, утверждая, что они не имеют отношения к религии. Их путешествие в глубь себя было спокойным, дисциплинированным, а в попутчики выбирался разум. Посвящения в каббалу удостаивался только человек, перешагнувший по крайней мере сорокалетний рубеж, женатый, достигший сексуального равновесия. Мир модерна, забывший о более интуитивных путях постижения истины, практически полностью утратил это мистическое знание. Успех Сваггерта доказывает, что в нашем сверхрационализированном мире человек жаждет экстаза, однако погоня за ним может расшатать психику. Неистовство Сваггерта, скорее всего, было выражением не духовности, а неудовлетворенных сексуальных потребностей, которые толкали его в том числе на «публичную демонстрацию потаенного» в мотеле Батон-Ружа.