Рэй Брэдбери - Отныне и вовек (сборник)

Мы замерли, и наши лица исказил тот же ужас.

Рэдли спросил:

– Разве вам не ясно, какой разлад у него в душе и на что он готов пойти?

Ему ответил Даунс:

– Нам все ясно. Но эти мысли капитана, которые мы позаимствовали… чем они отличаются от наших? У каждого в душе живут поэт и убийца, только это принято скрывать.

Смолл не выдержал:

– Вы требуете, чтобы мы судили о человеке по его мыслям!

– Не нравится – судите по делам! – ответил Рэдли. – Левиафан приближается. Мы меняем курс, чтобы пойти на столкновение. При этом кто-то влезает в компьютер: только сутки назад результат был один, а сейчас – другой.

Даунс не уступал:

– На то они и машины. Им что одна астрономическая задачка, что другая. Но кровь в жилах – куда лучше. Плоть податливей. А разум и воля – вообще ни с чем не сравнимы. И капитану их не занимать. Разве компьютер знает о моем существовании? А капитан знает. У него все под контролем, он делает выводы, принимает решения. И отдает мне приказы. А поскольку он мой капитан, я пойду туда, куда он прикажет.

– Прямиком в ад, – заключил Рэдли.

– Да хоть бы и в ад, – пожал плечами Даунс. – Комета, между прочим, оттуда родом. Капитан отслеживает эту тварь. Я и сам ее ненавижу. Капитан при мне сказал ей «нет!». А я – его верное эхо.

Смолл поддержал:

– И я!

– А ты, Квелл? – Рэдли повернулся к зеленому инопланетянину.

– Я и так слишком много сказал, – ответил Квелл. – И все это были слова капитана.

– Измаил? – спросил Рэдли.

– Мне… – начал я, – мне страшно.

Даунс и Смолл отступили назад:

– Мы можем идти, мистер Рэдли?

– Нет! – вскричал Рэдли. – Господи прости, он и вас ослепил. Как мне открыть вам глаза?

– День-то прошел, Рэдли, глаза скоро закрывать пора, – сказал Смолл.

– Но я вас заставлю видеть, черт побери! Я иду к капитану. Прямо сейчас. Не хотите стоять рядом со мной – стойте позади. И услышите все из его собственных уст.

– Это приказ, сэр?

– Да.

– Раз так, – ответил Смолл, – есть, сэр.

– Есть, сэр, – повторил за ним Даунс.

Эти трое зашагали к трапу, и нам с Квеллом ничего не оставалось, как пойти следом, прислушиваясь к странным электронным ритмам капитана, таким близким и таким далеким.

– Подстрекаете к бунту, мистер Рэдли.

Впустив нас к себе в каюту, капитан остановился лицом к нам; даже не верилось, что его жуткие белые глаза ничего не видят.

– Сэр, – отозвался Рэдли, – для меня самоочевидно…

Капитан не дал ему закончить:

– Самоочевидно? Температура Солнца равна двадцати тысячам градусов. Самоочевидно, что оно спалит Землю. Так? Я не доверяю людям, которые приходят с самоочевидными фактами, а потом пророчат беду. А теперь, Рэдли, слушай внимательно. Я передаю тебе командование этим космическим кораблем.

– Капитан! – Рэдли не поверил своим ушам.

– Уже не капитан. Грядущие великие свершения будут твоей заслугой.

– Я не стремлюсь к великим свершениям, – ответил Рэдли.

– Раз ты сам это признаешь, значит, стремишься. Пришел с фактами в руках? Унесешь с собой нечто большее, чем факты. Кто из вас хоть раз видел комету вблизи?

– Никто, сэр, только вы.

– Кто дотрагивался до ее тела?

– Опять же никто, насколько нам известно.

– Что же в ней такого, что мы спешим ей навстречу с распростертыми объятиями?

– Вот вопрос, капитан.

– Вопрос! Мы забрасываем невод, как рыбаки. Мы спускаемся, подобно горнякам, в богатые, неистощимые, бездонные копи. Левиафан плывет сквозь космос, как стая рыб, сверкает, как ценнейшее сокровище всех времен. Забросим же наши сети и вытащим великое множество рыбы [27], незамутненные слитки энергии – перед этим уловом померкнут все богатства Галилеи [28]. Отомкнем необъятную сокровищницу и возьмем, что пожелаем. У нас будет десять миллиардов алмазных жил, слепящих взгляд своим блеском. Таких черных алмазов должно хватить на всю нашу жизнь: они еженощно сыплются из космоса, но сгорают дотла. А мы станем ловить этот дождь. Сбережем самые яркие слезинки, чтобы с выгодой продать на обычных рынках самым необычным способом. Кто от такого откажется?

– Как сейчас – я бы не отказался, – осторожно сказал Рэдли.

– Тогда выкачаем каждый вздох из этого огромного чудовища. Его дыхание – это водород и смеси горючих паров, которых хватит всем цивилизациям, на всю жизнь наших детей и внуков. Такая энергия, взнузданная, контролируемая, накапливаемая, хранимая, высвобождаемая, будет творить атомные чудеса для рода человеческого и принесет еще более сказочные прибыли. Едва ли банковский счет раньше времени столкнет кого-нибудь из нас в пучину безумия.

– Безумия?

– Безумия наслаждений, сытой жизни и сладкой праздности. Дыхание и тело Левиафана принадлежит вам – это будет ваш банковский вклад под проценты и кредиты. Что до меня – прошу лишь об одном: оставьте мне его душу. По рукам?

– Ну, если такой дождь сам падает с неба, – сказал Даунс, – я не прочь побегать под его струями.

– Да! Как дети бегают под весенними ливнями!

Про себя я подумал: его метафоры меня убеждают, а факты – нет.

Теперь капитан повернулся в сторону Квелла:

– Любезный Квелл, ты читаешь мои мысли. Видишь ли ты в них мягкую погодку, ласковый дождик и чеканные серебряные монеты, разбросанные среди свежей, высокой травы?

Квелл не нашелся с ответом.

– А ты, Рэдли?

– Да провалитесь вы, сэр.

– Как провалюсь, так и снова появлюсь, – парировал капитан. – Колокол спасения меня не оставит. Внимайте его звону. Смолл? Даунс? Слышите?

– Так точно, сэр! – выпалили оба.

– Квелл? Измаил? – Пауза. – Ваше молчание – знак согласия. – Капитан повернулся к Рэдли. – Ну и где теперь твои бунтовщики?

– Вы их купили, сэр! – ответил Рэдли.

– А ты поторгуйся да выкупи обратно, – предложил капитан.

Поздно вечером, лежа у себя в койке, я сделал такую запись в дневнике:

«Мы бежали от старых радиоголосов, обошли стороной затерянные луны с затерянными городами, отказались разделить доброе вино и душевное веселье с истосковавшимися астронавтами, отмахнулись от достойных священников, что искали своих пропавших сынов. Длинен список грехов наших. О боже! Значит, надо слушать космос, чтобы предвидеть, какие встречи он сулит и какие еще преступления мы можем совершить по неведению».

Отложив тетрадь, я включил местную радиоточку. Вначале слышалось только равнодушное потрескивание, но потом зазвучала музыка – более удивительной симфонии я еще не слышал.

Я сделал погромче и, закрыв глаза, стал слушать.

От звуков музыки Квелл заворочался во сне. Я выключил радио, но до меня донесся настойчивый голос Квелла:

– Включи немедленно.

Еще раз нажав на кнопку, я вернул музыку. Она была невероятна – реквием по живым, которых оплакивают, как мертвых.