Майкл Гаррисон - Нова Свинг

Наконец реклама оставила его в покое и уплыла прочь.

– Ниспошли мне знак, – произнес Эшманн. – Найди его внутри.

Он фыркнул. Внезапно его обуяла бо́льшая симпатия к рекламе, чем к самому себе.

– Ниспошли мне сердце неоновое.

Тут он задумался о своем преступлении. О своей супруге, заточенной в пещере Минотавра в ожидании любых гостей; о двойнике Мэрилин Монро, танцующей на канате при каждом выходе из своей комнаты. Он задумался о влажном песке на задах кафе «Прибой», ежедневно трамбуемом безжалостными силами импровизации, иконопочитания и красного света Лонг-бара, силами, поставляющими городу новых жителей. А что, если и он сам тоже часть этого цикла? Впоследствии он с изумлением сказал себе:

– Эшманн, сдается мне, ты умираешь!

Он чувствовал, как раздувается, увеличивается в размерах, но плохо ему в строгом смысле слова не было. На третий или, может, четвертый день он опустил взгляд и увидел, что нижняя часть его ног тает в потоках высокоэнергетических белых искорок. Искорок были тысячи, а боли он не ощущал. Несмотря на это, а также на полное безмолвие, в котором все происходило, он почувствовал себя частью развлекательного представления. Он с треском и шипением уносился во тьму, как фейерверк. Он размышлял, что случится, когда огонь достигнет его члена. Искры улетали вверх по склону, влекомые легким ветерком, и скрывались за краем обрыва, дождем осыпаясь в место, которое, как мог он только предполагать, было двойником кафе «Прибой» под вывеской «ЖИВАЯ МУЗЫКА ВЕСЬ ВЕЧЕР». Ногам его еще много предстояло потерять. Они изливали искры и светящийся дым. Зрелище это явно стоило уплаченных посетителями денег. Потом он увидел, как жена бежит к нему по склону, улыбается и машет, взбираясь в гору по бесплодной земле. Она звала его по имени. Она была в желтом шелковом платье, так хорошо ему запомнившемся. И боса.

– Эшманн, это ты? – звала она. – Это ты? Эшманн, ну ты никогда не меняешься, вечно что-нибудь новое выкинешь!

А что, если бы ничего нового на свете вообще не существовало, лишь один и тот же вид, уловленный в старую добрую карусель вечного обновления? Спускалась бы, спотыкаясь, вскоре его свежая версия по Корнишу прочь от кафе «Прибой», распевая во всю глотку, исполненная предвкушения чего-нибудь удивительного? Или это уже произошло?

А что, если мы все – просто код?

– Утци, поспеши! – закричал он. – Скорее, милая, или я тут весь угорю, пока ты доберешься!

Жить было очень приятно.

Последующие недели принесли в Саудади улучшение погоды. Апрельские псы сновали вверх-вниз по Стрэйнт-стрит от Зоны к морю, облаивая заколоченные окна. Небо наверху казалось синее обычного, более пустым и широким, чем обыкновенно позволяли ему здания. Можно было обонять океан. Людей обуревали приливы энергии и желания вырваться на улицу. В новочеловечьих крольчатниках активно трахались. Даже двери лавок распахнулись, открывая зевакам виды матово-черных внутренних стен, пыльных постеров, усеянных умной рекламой и утыканных светодиодами белковых баков, чей гарантийный срок давно вышел; портняжки сидели на тротуарах, играли в «трехчленного Хьюи» и старались прельстить своими услугами Мон.

Бар «Белая кошка, черный кот» исключения в пору перемен не составлял: Лив Хюла объявила выходной. И для начала поднялась по лестнице наверх.

В коробке, которой она расколотила умывальник, среди прочего хлама сорокалетней давности содержалась дешевая голограмма, имевшая отношение кое к каким свершениям Лив Хюлы до прибытия в Саудади. Звуковая дорожка голограммы начиналась фразой:

– Лив Хюла прославилась на все гало, нырнув на своем хлипком дипкорабле «Нахалке Сэл» [40] Это имя носит корабль Бенедикта Посеманли в «Буре крыльев», на котором авиатор совершил путешествие к Луне. на глубину пяти тысяч километров внутрь фотосферы Франс-Шанс IV…

Запись была длинной, почти документальной, а комментарий этот продолжался целых девяносто секунд, сопровождая изображения Лив в детстве, Лив в подростковом возрасте, когда она гоняла на спортивных ракетах у бара в отеле «Венеция» на Франс-Шанс; затем появились кадры с кораблем, если эту штуку вообще уместно величать кораблем: пока маленькая лодка остывала на парковочной орбите, с нее отлущивалась и опадала опаленная жаром краска. Почти все тут переврано. Например, «Нахалка Сэл» была не дипом, а первым из настоящих гипердипов, с тонкой системой регулировки магнитного поля и корпусом из чужацкого губкообразного аллотропа углерода. Существовала еще запись, где Лив обнималась с самим Эдом Читайцем, которого обставила в этой исключительной гонке, и это было здорово, поскольку Эд – долговязый, ненадежный, загорелый, как обычно в гало, отягченный вечным грузом долгов – в свое время стяжал славу легенды дипполетов. Эта запись не сохранилась, да она и не ожидала ничего иного; но…

– Глубже! – кричали они камерам, они с Эдом Читайцем, пилоты, которым на все гало улыбалось будущее, ракетный спорт был тогда так популярен, что полет, без сомнения, стоил того. Как избавиться от голограммы? Лив никогда не интересовалась прошивками гаджетов и даже не знала, как эта штука работает. Она решила, что надо выкинуть ее в море.

Захлопнув коробку, она заперла бар, вышла на улицу и направилась вниз по Стрэйнту в некорпоративный порт, где некоторое время стояла на краю плотных, шелковистых на ощупь камышей рядом с перетянутыми цепью воротами, в темном пилотском комбинезоне, глядя в утреннем свете, как опускаются и взлетают ракеты; затем поймала рикшу, чтобы сэкономить силы на остатке пути до пляжа.

– Вы бы не совались во Вьентьяль, – посоветовала ей рикша. – Там не протолкнуться. Приходится ползти.

– А может, мне охота ползти.

– Нет, не может.

Пляж Чудовища тоже был запружен народом: обозрев переполненные отдыхающими рыбные ресторанчики и аттракционы на дощатых настилах, стайки прекрасных Мон и знаменитый знак, указывавший, как ни странно, не в песок, а вверх, на парковочную орбиту, она попросила девочку рулить дальше, в Пойнт, на самую оконечность пляжа. Там она разделась до белого топика и черной поддевки, больше приставшей бы мальчишке, и стала наблюдать, как играют в приливе детишки. Потом снова повозилась с голограммой. Трудно было сказать, о чем она думает, просматривая запись. Прическа у нее совсем не изменилась с той поры, только оттенок волос теперь был другой. Она смотрела на море. Ела мороженое. Подцепила молодого человека. Это случилось, когда она с пустыми руками возвращалась от океана, испытывая внезапную легкость и потребность за что-нибудь взяться. Он был куда моложе, улыбался теплой искренней улыбкой; соломенные волосы его выгорели на солнце, аккуратная треугольная бородка начиналась от нижней губы. Не хочет ли она мороженого, поинтересовался он.