Майкл Гаррисон - Нова Свинг

– Отличная идея, – ответила она. – Но я за него заплачу.

Во время прогулки с мороженым по берегу он сказал:

– Свет и тень порою вытворяют одно и то же? В смысле, гм, подсветки? И они одинаково ласковы…

– Я об этом часто задумывалась, – сказала Лив.

Она и так собиралась забрать его в бар. Поздним вечером он деликатно заметил:

– Я тебя где-то раньше видел. Ты кто такая?

– На дворе две тысячи четыреста сорок четвертый год. Мы все кем-нибудь да стали.

Поднявшись к ней в спальню, он уставился на разбитый умывальник. Она видела, как юноша придумывает повод об этом спросить. В середине ночи Лив проснулась и уже не смогла уснуть. Она разглядывала его тело, кожу цвета меда, совсем чуток несовершенную для полного идеала. Гм, интересно, откуда он столько знает про секс в его-то возрасте? Впрочем, для таких навыков сейчас есть портняжки. Поразмыслив немного, она встала, спустилась в бар, накалякала грубое объявление «ПРОДАЕТСЯ» и приклеила на окошко, внизу справа. Поднявшись обратно, она обнаружила, что юноша проснулся и тоже на ногах. Его снова заинтересовала разбитая раковина.

– Ты же не собираешься туда сикать, правда? – спросила она.

– Я могу ее починить.

– Ее кто угодно может починить. Почини лучше меня. Я-то и вправду нуждаюсь в починке.

Он улыбнулся ей неторопливой улыбкой, совсем как Эд.

– Нет, ну правда, – настойчиво повторил он, – ты кто такая?

Лив сделала вид, что оглядывает комнату.

– Разве та, кто здесь живет, не вправе кем-то оказаться? Ты это кончай. Лучше трахни меня.

– А может, сначала трахнуть тебя, а потом кончить?

В конце концов, подумала она с неожиданным облегчением, он и вправду так молод, каким кажется. Она рассмеялась.

– Так что ты за пургу там нес насчет света и теней, – спросила она, – на пляже?

Наутро ей стало куда лучше. Она прибралась в баре. Вымыла столики. Составила более аккуратную версию объявления «ПРОДАЕТСЯ», написав это слово на куске белого картона, найденном за барной стойкой. К ней вернулась прежняя энергия. Словно отвечая этим мыслям, явился первый клиент и заказал горячую мокку с ромом и сливками. Был то не кто иной, как Антуан Месснер, в кои-то веки при полном параде.

– Я тут уже проходил, – сообщил он, – и видел твое объявление. Я в восторге.

Он сказал, что направляется по делам на Карвер-Филд. Вероятно желая подчеркнуть серьезность своих намерений, он оделся во все новое. На нем были короткая кожаная пилотская куртка на застежке-молнии, саржевые бриджи цвета хаки и дорогой пояс. Никак он и впрямь при деньгах.

– Ирэн, – между делом бросил он, – передает тебе привет. Она не забыла, как ты с ней ласково обошлась после смерти Джо Леони.

– А как там Ирэн? – спросила Лив.

– О, с Ирэн все в порядке. С нами обоими все в порядке.

Тем утром мир, казалось, изменился. Лив испытывала облегчение, недостаточное, впрочем, чтобы сбросить оковы гравитации и уплыть. Это ощущение нужно было конвертировать с пользой. Она вымыла стеклянную посуду. Вымыла пол. Удивленные теневые операторы сбились к потолочным вентиляторам, потом все как один метнулись к дверям, вылетели на свет, но тут же вернулись. Толстяк Антуан тоже был преисполнен энергии. Выйдя из тени Вика Серотонина, он немного расслабился. Он теперь изъяснялся не так витиевато и вообще словно бы освободился. Пропустив пару стаканов, он сделал ей предложение, над которым она крепко задумалась.

Эдит Бонавентура, с небрежно-эротичным изяществом повесив аккордеон в футляре на плечо, устало брела домой после привычной уже программы у ворот корпоративного порта. Ей нравился Глоуб-Таун. Там было светло. Позднее придет туман, поднимется из тесных улочек, проложенных между высокими домами, но пока что воздух мягок, полон легких дуновений и ароматных запахов готовки – тут лещ, запеченный в морской соли, там селедка, приготовленная тремя способами. Эдит выглядела уставшей, зато могла себе позволить новое пальто, которое носила полурасстегнутым поверх сценического костюма; нынче вечером в пальто было жарковато, но Эдит не хотелось расставаться с отличной обновкой. В походке ее тоже проглядывало нечто новое. Эдит и сама не понимала, что именно. Талант, как безмолвно заявляла она аудитории выбором нового номера программы (танго Кармен Сильвы в версии, популяризированной Олави Виртой, королем старого нью-нуэвского танго), штука голодная и капризная. Он готов собрать свои деньги и скрыться. Талант легко утомляется, но никогда не забывает об особом сиянии лоска, которым должен быть окутан.

Путь был недолог. Пропустив один стаканчик с барменом Куртом в «Мире сегодняшнем», [41] «Мир сегодняшний» (World of Today) – вторая пластинка (1977) австрийской группы «Supermax», лидером которой был Курт Хауэнштайн. Эдит добралась домой. Она поднялась по лестнице и оказалась в коридоре. Опустила аккордеон на пол.

– Эмиль? – окликнула она. – Что ты будешь есть?

Он не ответил, и она рассмеялась.

– Лысый ты старпер! – воскликнула она. – Эмиль, если тебе нравится, что я в порт захаживаю, ты так и скажи, не дуйся.

Она аккуратно повесила новое пальто на крючок.

– Эмиль, ну будь же лапочкой. Я ванну приму, а потом поедим.

Она полежала в горячей воде полчаса, погрузившись в ванну по самый подбородок и выставив розовые соски; краем сознания она лениво пересчитывала заработанные тем вечером деньги. Видела себя у портовых ворот, словно со стороны: напряженную, зажатую, но полную энергии женщину в круге галогеновых ламп, под дождем или потоками света. Такова была ее жизнь. Эмиль много спал в ее отсутствие. Он теперь двигался немного проворнее. Иногда в периоды ремиссии давал себе труд сказать Эдит, как он по ней скучает.

Несчастный случай, да и только. Ежедневно после возвращения Эдит из порта она его мыла, кормила, и они вместе читали его дневники; Эмиля мучили галлюцинаторные синкопы воспоминаний, подолгу уводившие его вечерами в прострацию, и тогда он говаривал в пространство:

– Мы тут крепко влипли, Атмо. Мы никогда не выберемся назад, если будем по этой карте идти. – Или: – Где моя гребаная пушка?

Эдит выжидала, пока он забудется сном, сама засыпала на пару часов после рассвета, спускалась в порт, и все начиналось сызнова.

Она выволокла себя из ванны.

– Эмиль, ну перестань на меня дуться!

Отец сидел на постели, вытянув перед собой тощие ноги. Постель была смята и вся в желтых пятнах его пота. Он пытался что-то записать, но не мог и отчаялся, теряя терпение. На полу валялись разбросанные дневники. Она помогла ему.

«Я узрел, – прочла Эдит, – то, чего никто больше никогда не увидит».

Лицо Эмиля было как пепельная бумага, но выражало одновременно покой и отчаяние, словно он сдался только в этот миг, прислонясь затылком к стене и смежив веки.