Конни Уиллис - Не считая собаки

– Боже мой! – ахнула Верити. – Это он? – Эхо заметалось под веерными сводами. – Жуть какая!

– Да, это уже признанный факт, так что потише.

Я показал на пару рабочих в дальнем конце нефа. Один из них, в синей блузе и почерневшем шейном платке, перетаскивал доски из штабеля в штабель. Второй, с полным ртом гвоздей, громко молотил по уложенной на козлы доске.

– Прости, – покаянно шепнула Верити. – Это я от неожиданности. Первый раз ведь… – Она робко показала пальцем на одно из украшений. – Это что, верблюд?

– Единорог. Верблюды с другой стороны, вот тут, где Иосифа продают в Египет.

– А это? – Верити ткнула в большую группу над кованой гирляндой из роз и чертополоха.

– Казнь Марии Стюарт. Викторианцы любили наглядность в искусстве.

– И насыщенность, – вздохнула Верити. – Неудивительно, что леди Шрапнелл так и не нашла мастера, чтобы сделать репродукцию.

– Я вообще-то предоставил достаточно зарисовок. Думаю, мастер отказался из этических соображений.

Верити склонила голову набок, присматриваясь.

– Это морские коньки, или мне мерещится?

– Колесница Нептуна, – подтвердил я. – А вон там расступившееся перед Моисеем Красное море. Рядом с Ледой и лебедем.

Верити коснулась расправленного лебединого крыла.

– Да, он действительно несокрушим, ты был прав.

Я кивнул, глядя на чугунный монолит. Даже рухнувшая кровля не оставила бы на нем и царапины.

– И потом, уродство всегда уцелевает, – продолжила она. – Закон природы. Недаром вокзал Сент-Панкрас выстоял во время блица. И памятник Альберту. А пенек просто кошмарен.

Я согласился. Пышные пионы и плющ положение не спасали.

– Ах! – раздался за спиной восторженный возглас Тосси. – В жизни не видела ничего прелестнее!

Она подлетела к нам, таща за собой Теренса, и застыла перед пеньком, восхищенно сжимая руки в лавандовых перчатках.

– Ах, Теренс, ну разве не чудесная вещица?

– Э-э… – с сомнением протянул Теренс.

– Только посмотрите на этих купидончиков! А жертвоприношение Исаака! Ах-ах-ах!

Рабочий, молотивший по доске, недовольно обернулся на восторженные возгласы, но, увидев Тосси, выплюнул гвозди и подтолкнул локтем своего напарника. Тот оторвался от распила заготовок, расплылся в широченной беззубой улыбке и приподнял над головой матерчатую кепку.

– Понял-понял, – одними губами шепнул я Верити. – Узнать фамилии.

Поскольку рабочие решили, будто я собираюсь донести на них священнику за попытку поглазеть на посетителей, дело шло туговато, но когда я вернулся, Тосси по-прежнему восхищалась пеньком.

– Ах! – взвизгнула она. – Это Саломея!

– Уидж и Багетт, – шепнул я Верити. – А фамилию священника они не знают, зовут его между собой Лупоглазый.

– Как изящно, – не унималась Тосси. – Смотрите, блюдо, а на нем голова Иоанна Крестителя!

Замечательно, однако на судьбоносный момент это совсем не тянуло. Тосси точно так же ахала и охала над фарфоровым голландским башмаком у барахольного прилавка. И над вышитыми крестиком игольницами мисс Стиггинс. И даже если это и впрямь Откровение (вот, кстати, и оно, прямо над колесницей Нептуна на том боку, что ближе к колонне), то где же мистер К?

– Ох, нам бы такую домой! – всплеснула руками Тосси. – В наш милый дом, Теренс, после свадьбы. Вот точно такую же!

– А не великовато ли? – усомнился Теренс.

Южная дверь распахнулась со стуком, и вошел Бейн, напоминающий жертву крушения шхуны «Геспер». В руках у него был какой-то завернутый в клеенку сверток.

– Бейн! – позвала его Тосси, и он прошлепал к нам, хлюпая на каждом шагу.

– Я принес вашу шаль, мисс.

Отогнув брезент на углу скамьи, дворецкий принялся разворачивать сверток.

– Бейн, что вы об этом думаете? – Тосси показала на епископский пенек. – Ну не прелесть ли? Бесподобный шедевр!

Бейн выпрямился и посмотрел на шедевр, смаргивая воду и выжимая рукав.

– Нет, – наконец сказал он.

– Нет? – задохнулась Тосси.

– Нет. – Бейн склонился над скамьей и развернул клеенку, являя на свет две аккуратно сложенные и совершенно сухие шали. Пошарив за лацканом плаща, он вытянул сырой платок, вытер руки и, едва касаясь, поднял за уголки розовую, передавая ее Тосси. – Ваша шаль, мисс.

– Не сейчас. Что значит «нет»?

– Эта скульптура – безобразный ужас, воплощение безвкусицы, к тому же топорно исполненное, – бережно складывая шаль и заново укутывая в клеенку, разъяснил Бейн.

– Да как вы смеете?! – вспыхнула Тосси.

Бейн выпрямился.

– Виноват, мисс. Мне показалось, вы спрашивали мое мнение.

– Да, но я полагала, вы восхититесь!

Бейн склонил голову в полупоклоне.

– Как вам будет угодно, мисс. – Он бесстрастно посмотрел на литое чудовище. – Весьма восхитительно.

– Так мне совсем не угодно! – топнула ножкой Тосси. – Как она может вам не нравиться? Вы только взгляните на этих милых крошек, заблудившихся в лесу! А этот прелестный воробьишка с земляничным листком в клювике?

– Как вам будет угодно, мисс.

– Опять вы за свое! – Оборочки гневно затрепетали. – Почему вы называете ее безвкусицей?

– Потому что это беспорядочное нагромождение, – его взгляд уперся в заблудившихся «крошек», – слащаво-сентиментальных сюжетов на потребу эстетически неразвитому мещанству.

Тосси повернулась к Теренсу.

– И вы спустите ему эту дерзость?

– Нагромождение действительно имеет место, – признал Теренс. – А это кто? – Он ткнул пальцем в Минотавра. – Лошадь или бегемот?

– Лев! – пришла в ярость Тосси. – Вот же Атрокл, вытаскивающий шип из его лапы.

Я оглянулся на Верити. Она прикусила губу.

– И никакой слащавой сентиментальности тут нет! – наседала Тосси на Бейна.

– Как вам будет угодно, мисс.

Дворецкого спасло появление священника и миссис Меринг, вышедших из-за строительной перегородки.

– А вот и римская конница, – пробормотала Верити.

– Точнехонько под Вакхом с виноградной гроздью, – показал я взглядом на чугунную мешанину.

– Непременно, непременно устройте на ярмарке барахолку, – советовала миссис Меринг, увлекая священника к нам. – Сколько сокровищ без дела пылится на чердаках, а на ярмарке их мигом разбирают.

Она остановилась перед епископским пеньком.

– Вот что-то вроде этого. И стойки для зонтов. И вазы – весьма ходовой товар. Нашу фарфоровую с нарисованным водопадом купили за…

Тираду прервала Тосси.

– Вы ведь находите эту вещь красивой? – спросила она у священника.

– Поистине. Я считаю ее воплощением самого лучшего в современном искусстве. Назидательный и нравственный уровень выше всяких похвал – взять хотя бы изображение семи казней египетских. Нам этот шедевр передали несколько лет назад родные покойной Эмили Джейн Трабшо, которая приобрела его на Всемирной выставке и считала величайшим своим сокровищем. Викарий пытался отговорить родных Трабшо от такой жертвы, уверяя, что столь ценная вещь должна остаться в семье, но они не принимали никаких возражений.