Грег Бир - Город в конце времен

– Поначалу, в молодые годы, я считал такое положение дел неприемлемым. Пытался проследить за утраченными и исчезающими вещами вплоть до момента их стирания – а порой и до момента создания. Задача невозможная, как выяснилось, – хотя пару раз я оказался-таки в опасной близости к цели. Вскоре я обнаружил, что последние упоминания об утраченных вещах можно найти в «записях» – к примеру, в самой Земле, в ее геологических слоях, в отбившихся от стада животных, в пропавших детях – и в свитках. В книгах. Во всевозможных текстах. Мнемозина ценит тексты превыше всего, откладывает их редактирование и согласование до самого последнего момента – прямо как гурман. Поэтому я начал искать книги, которые упустила из виду она или ее темная сестрица.

Даниэль нуждался в отдыхе. Путь сквозь мглу и преграды лишил его сил, чувства цели или ориентации, оставив без ясного понимания, где они находятся в спутанной географии города. Порой накатывало неприятное ощущение, что они бродят по кругу.

Возле полуразрушенного, покосившегося здания он замедлил шаг, затем толкнул поломанную калитку, желая присесть на каменной садовой скамейке в месте, которое нельзя было назвать садом. Растения превратились в печальные побуревшие создания, обильно покрывшись раковыми опухолями увядающих цветов.

Тело Даниэля заполнил жидкий огонь – похоже, следствие борьбы биохимических процессов с изменением физических констант. Недалек тот час, когда он попросту перестанет существовать – во всяком случае, как живое мыслящее существо. Даниэль чуть ли не воочию видел, как превращается в комковатую, безудержно распухающую массу без какой-либо надежды на жизнь… прямо вот как эти метастазные цветы…

Сорванный лепесток рассыпался в прах у него на ладони.

Даниэль потерял из виду далекую фиолетовую полоску. Оловянистый свет вернулся, заменив собой бледные, мутные тени. В южной стороне горизонта, на сером фоне торчали массивные зазубренные наросты – но на горы они не были похожи.

А хуже всего…

Тут его обдало холодом, и он взглянул вверх. Рядом стоял Макс, напоминавший скорее смесь теней и звуков, нежели материальное существо. Он тоже глядел вверх – оба чувствовали некий стылый свет, изливавшийся им на головы и плечи.

Тонкий голос гномоподобного человека прорезал ледяной воздух:

– Что-то пожирает луну.

В небе виднелись звезды, размазанные по угольной пустоте, однако до сих пор луна оставалась незатронутой. Однако желтоватый полумесяц высоко в небе превращался в нечто красно-бурое, напоминая половинку сургучной печати на теле небосвода. На востоке поднималось – вернее, расцветало, разбухало – кольцо огня, занимавшее полнебосклона.

В центре кольца плавал мутный мрак.

Глаза Даниэля пронзило болью, словно по ним стегнули крапивой.

Кровавая луна поежилась, растеклась лужицей плавленого серебра, подсвеченного пламенными сполохами, и слилась с кольцом пульсирующего огня.

– Куда ни глянь, везде Зияние пожирает мир. – Макс плюхнулся на скамейку возле Даниэля, нервно сглотнул и тут же раскашлялся. – Мы угодили в ее мир! Господи, спаси и помоги!

Чем больше разбухало кольцо огня и его черное сердце, тем холоднее становилось в саду.

– Я здесь уже был, – прошептал Даниэль. – Вылез из кожи вон, лишь бы унести ноги…

Макс сплюнул и обтер губы.

Даниэль пощупал шкатулки в кармане.

– Ничего, мы еще поборемся! – Он вскочил и за руку поднял Макса. – Не вешайте нос, больше жизни!

Воздух расчистился от дымки. На фоне густеющих теней, слегка подсвеченная огненным кольцом, втиснутая меж двух громад, оставшихся от стадионов – сталь и бетон, стены и крыши перекручены как пожухлая листва, – пламенела голубоватая полоска. След светлячка в ночной пустыне.

Даниэль указал на свет. Макс вздернул подбородок и вновь утер лицо замызганным носовым платком.

– Вперед!

В тепле чугунной печки Фарра и Эллен клевали носами под усыпляющий рассказ Бидвелла. Мириам и Агазутта, напротив, слушали с напряженным вниманием, так же как и Джек с Джинни.

– Я собирал книги, которые отражали незавершенную работу Мнемозины – по большей части утерянные тома, давно не читаные тексты, схороненные во чревах библиотек и, довольно часто, букинистических магазинов. Если книгу читают многие, то ее необходимо согласовывать в первую очередь. В бестселлерах сюрпризов не обнаружишь! Полагаю, что если бы я стал охотником за окаменелостями или геологом, то вполне мог бы обнаружить аналогичные курьезы. Впрочем, я всегда был книгочеем.

– Почему так важны наблюдатели? – спросила Джинни, стараясь перенаправить реку получаемой информации в нужное ей русло.

– Элементарная мировая линия – скажем, линия атома, несущегося и вибрирующего в космическом вакууме, – нуждается в учете только тогда, когда он сталкивается с чем-то еще. У наблюдателей имеются глаза, уши, носы – пальцы! Наши чувства сплетают далекие мировые линии самым извилистым и неподходящим образом. И разумеется, мы разговариваем, рассказываем истории и пишем книги, передавая знания на огромные расстояния. Мы в какой-то степени наследуем свои судьбы от родителей – наподобие генетического механизма Менделя – однако наши фатумы зависят не от генов, а от того, куда мы идем, что видим, слышим, читаем и узнаем. Слова и тексты всегда усложняют дело. Тексты вообще вещь особенная – любые тексты, любые языки, – если на то пошло, сам язык по своей сути.

– Это я понимаю, – кивнул Джек. – Когда я прощупываю будущее, то знаю лишь о тех событиях, которые мне предстоит пережить. И затем я пытаюсь уйти с дороги предстоящих негативных эмоций. Я не знаю, что делают или будут делать другие люди. Мне известно лишь то, что буду чувствовать я и, в какой-то степени, что мне предстоит увидеть. Как если бы те эмоции, которые испытывают мои будущие «я», льются обратно по мировым линиям.

Бидвелл улыбкой выразил свое согласие с таким мнением.

Джинни интересовали более насущные проблемы.

– Как получается, что история течет мимо нас? – спросила она. – Разве ее куски не слишком велики? Как они проскальзывают мимо друг друга? Если все они нанизаны на единую прядь подобно бусинам в четках… нет, не понимаю.

– Превосходный вопрос. Разлом может произойти и вдоль, и поперек фатумов, которые достигли тупика или разлохмаченного конца, порой высвобождая фрагменты огромной длительности и расстояний, которые, как вы выразились, начинают «проскальзывать» мимо друг друга. Эти перестановки можно связать линиями или струнами, по которым движутся ваши конкретные бусины.

– И в итоге все эти бусины собираются в своеобразный затор, как на реках, по которым сплавляют лес…