Фредрик Олссон - Конец цепи

– Я получил письмо, – сказал Уоткинс тихим голосом, словно собирался поведать им какую-то тайну. – За два дня до этого, пожалуй, меньше, я не знаю, все дни смешались, они позвонили и сообщили, что она умерла. Тонкий конверт, неровный почерк, словно…

Он колебался. Пытался найти подходящее слово.

– Словно? – спросил Альберт.

– Словно тот, кто писал, очень давно не держал в руках ручку.

Он посмотрел на них. Пожалуй, подобное было незначительной деталью, но для него являлось частью всего того, чего он не понимал. Единственно он знал, что кто-то попытался связаться с ним. И что бы он ни хотел сказать, Сол не желал этого знать.

– Никакой записки. Только это.

Он кивнул в сторону кармана Альберта. Клочка бумаги. За который сейчас отвечал кто-то другой.

– Это квитанция, – сказал Альберт. – Не так ли? Из камеры хранения?

И Уоткинс посмотрел на него. Уклонился от ответа, что явно означало «да».

– Мне скоро семьдесят, – сказал он. – Моя жена мертва. И я боюсь.

А потом сделал паузу.

Подобрал слова. Кивнул в направлении квитанции.

– Что бы там ни было, – сказал он, – это больше не мое.

Мужчина в черном костюме не ожидал увидеть Сола Уоткинса. Но это был именно он.

Двадцать минут назад он стоял внизу у эскалатора на этаж ниже уровня улицы, где находился его пост, погруженный в изучение расписания и различных карт, но в действительности держал под наблюдением все территорию по соседству.

И все равно его мозг отказывался принимать увиденное. Уоткинс. Это на самом деле был он.

Его голова мелькнула среди всех других наверху, проплыла мимо на пути от входа в глубь здания.

А потом он исчез среди людской толпы, и мужчина в костюме поспешил вслед за ним, пробираясь между сумок и магазинных касс, пытаясь снова поймать его в поле зрения.

И все время его мучила мысль, что их дело тут ни при чем. Что Уоткинс, скорее всего, оказался здесь случайно.

Но потом он попытался избавиться от этих мыслей и понять, как все могло обстоять.

Менее недели назад они видели, как их бездомный покинул Центральный вокзал. Они охотились за ним много километров, а потом он забежал в переулок и не смог больше оттуда выбраться.

Но документов, которые он должен был иметь при себе, у него не оказалось.

Вот и все, что они знали.

Тех, которые он должен был доставить Уоткинсу, но по какой-то причине не доставил.

И здесь напрашивался только один логичный вывод.

Именно по этой причине Стефан Крауз находился в здании вокзала.

Оставил их в ячейке камеры хранения.

И существовали две возможности, насколько можно судить. Либо он положил их там в качестве некой страховки своей жизни, чтобы его не убили, пожалуй, даже собирался забрать их позднее, например, с целью выторговать себе свободу. И в таком случае, наверное, следовало сказать, что он немного ошибся в оценке ситуации.

И если так обстояло дело, все должно было решиться само собой. По истечении недели из ячейки в отдел забытых вещей всегда приходил сигнал об истечении максимального срока хранения, и на сей счет персонал получил четкие инструкции. Если бы там оказалась подборка документов, возможно, но не обязательно адресованных Солу Уоткинсу, имелся номер, куда требовалось позвонить, а потом бумаги сразу же забрал бы он сам или кто-то из его коллег.

Вторая возможность выглядела более трудной с точки зрения противодействия ей. И именно поэтому он стоял здесь и наблюдал и побежал вверх по эскалатору, поэтому ему пришлось выяснять, какого черта Уоткинс делает на вокзале.

У Стефана Крауза отсутствовала квитанция. И это беспокоило их, поскольку на пути между ячейками камеры хранения и улицей он мог миновать по крайней мере три почтовых ящика. А значит, отправить ее кому-то по почте. И поэтому они сейчас держали вокзал под контролем.

На случай, если бы кто-то появился.

На случай, если бы кто-то спустился вниз к ячейкам и забрал что-то, выглядевшее как документы.

Но они и представить себе не могли в этой роли Сола Уоткинса.

Они же тщательно проверяли его почту, и дома, и в университете, и ничто просто не могло пройти мимо них. Он не получал никакой квитанции. Это было немыслимо.

Это можно было объяснить разве что совпадением. И он оказался здесь по делу, или пришел за покупками, или с целью приобрести билет. Но совпадения редко происходили случайно, как он сам любил говорить. В любом случае Сол Уоткинс находился на Центральном вокзале Берлина, и этого хватило.

Он имел четкие инструкции для подобной ситуации.

Достал телефон. Позвонил по первому номеру в списке.

Они должны прибыть через несколько минут, и, что бы ни случилось потом, ему отводилась роль стороннего наблюдателя.

Вильям должен был находиться в своей рабочей комнате, но только когда Жанин сдалась и постучала в дверь его спальни, он наконец открыл и впустил ее.

Она тяжело дышала, бегом поднялась по лестнице на его этаж, спешила по каменным коридорам широким шагом. И сейчас вошла к нему, закрыла за собой дверь и окинула взглядом его апартаменты, проверяя, что там нет никого другого.

Только теперь она заметила, что Вильям одет лишь наполовину – в джинсы, рубашку, душ он тоже явно успел принять, но почему-то не побрился. И, судя по его виду, что-то произошло внутри его. Он явно собирался обреченно поднять руки, так она все поняла. Энергия, которую раньше излучали его глаза, сейчас, казалось, иссякла, и это не должно было случиться, во всяком случае теперь.

– Надень пиджак, – сказала Жанин. – Нам надо поговорить.

Между ее двумя предложениями отсутствовала какая-либо логическая связь, и Вильям посмотрел на девушку. Не понимал суть, но это не играло никакой роли. Им действительно требовалось поговорить, и, прежде всего, ему.

– Я сожалею, – сказала он, как она и ожидала от него. – Сожалею по поводу вчерашнего…

– Я знаю, – перебила она его. – Знаю, что тебе жаль, и, как ты понимаешь, прекрасно представляю, почему ты среагировал таким образом.

Кончай дискуссию, означало это. Тем временем она подошла к окну.

– Я серьезно говорю. Надень пиджак. Будет холодно.

И, приоткрыв окно, позволила гулявшему снаружи ветру распахнуть его. Вильям понял, что она права. На улице похолодало.

Воздух был наполнен кристалликами льда, которые, пожалуй, легли бы повсюду как снег, если бы не дуло так дьявольски, и сейчас они вихрем кружились по комнате с шумом, напоминавшим то монотонный гул, то свист, то снова гул.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Я не знаю, слушают ли они нас здесь, – сказала она и кивком предложила ему подойти ближе. Понизила голос, специально, чтобы ветер смог заглушить ее слова и чтобы, если кто-то действительно слушал их, фактически смог понять только то, что у кого-то хватило ума открыть окно.