Григорий Карьянов - Поэтическая афера

На том и разошлись. Я допил остатки графина, отчего-то улыбаясь, встал из-за стола и направился к выходу, держа папку с романами под мышкой. Я еще надеялся почитать перед сном, и, придя домой, я первым делом облил себя с головы до ног холодной водой, заварил чаю и, заняв свое рабочее место, принялся читать «Золотые Колосья» Николая Зорина.

Я проснулся за своим столом, лицом на Колиных рукописях. Шея и рука затекли, спина ныла от неудобного положения. На столе была открыта вторая страница романа.

– Не намного же меня хватило, – вслух сказал я и удивился своему грубому голосу, который вслед за мной еще не проснулся. Наспех собравшись, я взглянул на часы, стрелки которых показывали половину двенадцатого. Еды в доме не было, в кармане нашлась последняя папироса, которую было решено выкурить по дороге. Голова страшно болела, меня бил озноб. Подвести Зорина и не прийти к нему я не мог. Весь вчерашний разговор сегодня мне казался столь абсурдным, что в глубине души я надеялся, что, придя к Николаю, он скажет, что это была лишь дружеская шутка. Затем я вспомнил его выражение лица и усомнился. Всю дорогу я думал о том, как себя чувствует Зорин, и, может быть, он сам с радостью откажется от этой авантюры, сославшись на плохое самочувствие? Еще в подъезде меня встретил почтальон, который передал мне письмо, оно было из родного города, от матери. Я переживал за них и хотел его прочесть, прям там же, на лестничной площадке, лишь бы знать, о чем пишут, все ли у них хорошо. Вспомнив о письме, я прибавил шаг. Сейчас будет поворот, затем пара-другая домов. Поворот в переулок, затем через двор, а там направо – и рукой подать уже по прямой, прямо к дому Зорина. Я не знал, ждет он меня или нет. Я стоял у его двери, не решаясь потревожить, возможно, спящего Зорина, но, хорошенько подумав, я трижды постучал. Коля открыл мгновенно, он впустил меня, было видно, что он уже давно на ногах, и всем своим видом показывал, что ждал только меня.

– Может, выпьем чаю? Хотя можно это сделать и в обед, я только что поел, надеюсь, ты тоже? – я убедил его в том, что чай действительно подождет и лучше приступить к работе сейчас. – Ты проходи, садись вот сюда, – Коля указал на стул перед небольшим столом, на котором уже были разложены чернила, перья и листы бумаги.

– Что-нибудь конкретное будем писать? Направление выберем или так? – спросил я.

– Для начала попробуем все что угодно, в любом жанре, в любой манере и на любую тему. Нужно понять, что мы можем, как строится наше видение поэзии, как выходит рифма. Сейчас окажется еще, что поэзия не наш случай, тогда мы с тобой будем вынуждены брать уроки у Чернова.

– Даже неудобно обращаться к Чернову с подобной просьбой, – задумался я, представляя себе эту картину.

– Чернов – свой человек, и если мы попросим у него объяснить все азы стихосложения, он будет только рад. Стоит только затронуть эту тему, завести его. Сам он навязывать любовь к поэзии не станет, но коль человек, стоящий перед ним, интересуется этим – он с радостью поможет.

– Значит, я в нем не ошибался, – сказал я и мысленно еще раз утвердил свое предположение относительно Чернова.

Мы писали молча, Зорин пару раз уходил на кухню, делал чай. Он разрешил курить в комнате, но так как последняя папироса была докурена на улице, я молча кивнул, сделав очень сосредоточенный вид. Самое сложное для меня было начать, придумать идею, хотя бы первую строчку, от которой я мог бы оттолкнуться и погрузиться в размышления. Писать стихи – оказалось сложнее, так как при написании прозы, если есть идея, сюжет выстраивается по ходу написания. Герои романа или рассказа оживают, живут своей жизнью, а ты лишь успевай за ними записывать. Если сюжет основан на реальных событиях, он непременно строится на воспоминаниях и фактах. Здесь же я чувствовал свою беспомощность. Искоса поглядывая на Зорина, я следил за тем, как он вальяжно раскинулся на стуле, выставил одну ногу вперед, рукой подпер голову и временами что-то писал на своем листе. Человек за работой порой становился именно таким, каков он есть на самом деле, без масок. За работой человек не заботится о том, чтобы пускать ложную пыль в глаза, производить на других хорошее впечатление, он просто работает, и в этот момент лучше всего познать его личность. Например, как он ведет себя за работой, сдержан или наоборот вспыльчив, вальяжен, как Зорин, или кроток и не уверен, как я. Эти тонкости человеческой натуры так отчетливо прослеживались, что становилось немного стыдно смотреть на человека за работой, словно, изучая его, ты пытался раскрыть его истинную сущность. В этот момент меня словно подтолкнуло, и на листке, где уже было зачеркнуто несколько фраз, я написал первую строку:

«Задумчив и загадочен писатель»

Эта строка помогла мне определиться с темой стихотворения. Вот оно, то, что я так искал, муза, или просто вдохновение, которое находится вокруг, стоит только посмотреть на него под нужным углом – и строки сами рождаются в голове. Отталкиваясь от первой строки, я начал писать далее, поглядывая на Зорина, который являлся для меня натурой, будь я художником, пишущим картину.

В один из таких моментов Зорин посмотрел на меня и, поймав на себе мой взгляд, поинтересовался, все ли в порядке. Я улыбнулся, сказал, что работаю, и нет причин для переживаний. Мой ответ его удовлетворил, он вернулся к работе.

Иногда Коля вставал, прохаживался по комнате, беззвучно шепча что-то себе под нос. Мне было бы неудобно так сделать, хотя, может быть, и помогло бы в трудных местах моего стихотворения, но я был в гостях. Примерно после пары часов работы, за чашкой чая, Зорин, перечитав свое стихотворение, предложил его послушать. Он сидел в той же самой позе, в которой и писал все это время, не стесняясь, прочистил горло и громко, с силой в голосе прочел:

Я поджал губы и закивал. Подобные стихи мне еще не приходилось слышать. Мне действительно понравилось, но разве я был вправе оценивать человека, если сам не разбираюсь в стихах? На слух прочтение было хорошо сложенным, я даже позавидовал в какой-то мере Зорину, что он вот так смог прочесть.