Шейла Нортон - Жизнь других людей

Фэй может говорить что угодно, но ей хотелось подцепить парня.

А ее муж сидит дома с нашими детьми.

Лучше некуда.

После ухода Дэниела я возненавидела выходные. Обычно мы с ним валялись в постели допоздна. Когда Элли подросла и научилась сама вылезать из кроватки, она тоже стала приходить по утрам к нам в комнату, прижимая к себе плюшевого мишку и сунув пальчик в рот. Она залезала в постель и прижималась к нам, обвивая наши руки своими крохотными нежными ручонками, и мы втроем погружались в блаженную дремоту, а солнце поднималось все выше, пока утро не превращалось в день.

С уходом Дэниела прелесть утренней дремоты исчезла. Я по-прежнему радовалась, чувствуя сквозь сон, как Элли, маленькая и теплая, ныряла ко мне под одеяло, но потом мы обе начинали ворочаться, мешая друг другу, и наконец, потеряв терпение, я сбрасывала одеяло на пол и заставляла себя вылезти из постели, с тяжелым сердцем и вялым телом, ворчливая и мрачная с самого утра, словно впереди обычный будний день.

Теперь мне стало легче.

Удивительно, как быстро исцеляется человеческая душа. Когда он ушел, мне казалось, что я умру от боли; теперь, чтобы вспомнить эту боль, мне нужно хорошенько сосредоточиться. В первые дни Элли плакала и просилась к папе, а теперь она о нем почти не вспоминает. Хорошо ли это? Иногда я с тревогой думаю о том, чего она лишена. Дэниел решил, что для нее будет лучше, если он исчезнет из ее жизни.

– Она еще так мала, – сказал он, – что быстро забудет меня. Если я буду появляться и исчезать, покупать ей сладости и гулять с ней по выходным, я лишь заморочу ей голову.

Временами, когда я настроена снисходительно, мне хочется верить в его благородство. Для него это тоже нелегко, ведь он любил ее. Может быть, не так, как люблю ее я, для меня она – это я сама, часть моего тела, моей души, моего сердца, моего пульса – но так чувствует только мать, – и все же я знаю, он любил ее, я видела это по его глазам, по его улыбке, по тому, как он гладил ее по голове и брал ее за руку.

Но нередко я с обидой и болью думаю, что он избрал легкий путь. Рубец болит не так сильно, как открытая рана.

В эту субботу я просыпаюсь одна. Рядом со мной нет маленького теплого комочка, никто не поет песенки про булочки с изюмом или колеса автобуса, которые все крутятся и крутятся. Никто не стучит мне по голове плюшевым мишкой, чтобы я побыстрее проснулась. Некоторое время я лежу, разглядывая потолок и луч света, который пробивается в щель между шторами.

Дождя нет. Что ж, еще одна радость.

Элли осталась на ночь у Фэй и Саймона.

Я выскакиваю из постели и жадно выпиваю стакан воды. Давненько у меня не было похмелья. Меня мутит.

Сидя в туалете, я вспоминаю наш разговор с Фэй. Я со стоном придерживаю голову, мне кажется, что еще немного – и она отвалится, упадет и покатится по полу. Пожалуй, придется немного посидеть здесь. Не знаю, смогу ли я подняться. Пол почему-то наклоняется вбок.

Нет, я должна прийти в себя. Все будет нормально, нужно только посидеть еще пару минут.

Сдерживая тошноту, я подпираю голову рукой и закрываю глаза, но тут же открываю их снова, потому что с закрытыми глазами меня тошнит еще сильнее.

Черт побери, не торчать же мне целый день в этом проклятом туалете.

Зачем я затеяла этот дурацкий спор с Фэй?

Мы обе выпили. Если бы я не напилась, я бы не убежала, не стала бы в одиночку брать такси и не бросила ее…

Так.

Теперь я вспомнила.

Придя в себя, я отправляюсь на кухню заварить чай. Ну, конечно. Дело было так. Я оставила Фэй с Нилом, а сама взяла такси, потому что именно из-за Нила и случилась размолвка. Мы вышли из бара с Нилом и Мартином. Они хотели пойти в клуб.

– Бет, прошу тебя, – взмолилась Фэй, когда мы собрались уходить. – Пожалуйста, совсем ненадолго! Почему ты не хочешь?

– Потому что я и без того пьяна. Я хочу домой. Ведь ты говорила… Ты говорила, что мы всего лишь выпьем пива… Только ты и я.

– Да, я так и хотела, но скажи, что за беда, если мы вернемся на часик попозже, раз уж мы все-таки выбрались из дома? Нил с Мартином такие славные ребята, разве нет?

– Мы их впервые видим, – мрачно возразила я, узнавая интонации своей матери. – И что скажет Саймон?

– Саймону это знать не обязательно, – тихо сказала Фэй.

Я изумленно посмотрела на нее.

– Я хотела сказать, мы не обязаны перед ним отчитываться, – поправилась она. – Мы просто пропустим еще по стаканчику в другом месте…

– И что потом?

– А потом поедем домой, – сказала она. – Как же иначе.

– Извини, – сказала я. – Мне кажется, нам пора домой. Прямо сейчас.

Фэй обиженно надула губы:

– Ты просто зануда.

– А ты затеяла опасную игру.

Я удивлена собственными словами – я действительно здорово набралась, но это прозвучало вызывающе.

Какое-то время мы смотрели друг на друга. Фэй хотела что-то сказать, но, видимо, передумала. Я изо всех сил старалась держаться прямо.

– Ладно, раз так, – наконец сказала она, – делай как знаешь.

И зашагала прочь.

Я бросилась за ней, безуспешно пытаясь схватить ее за руку.

– Погоди! Куда ты?

– А ты как думаешь? В клуб. С Нилом.

– Отлично. Значит, я должна ехать домой одна?

– Твое дело.

Я обиженно думаю, что ее не волновало, есть ли у меня деньги на такси, и совершенно не заботило, как я в таком состоянии доберусь домой. Я сижу на кухне, пью горячий чай, и постепенно прихожу в себя, и думаю, звонить ли ей или сразу ехать за Элли. Несмотря на обиду, я волнуюсь, как она добралась домой, и не рассердился ли Саймон, что она пришла так поздно. Впрочем, она это заслужила. Я ставлю чашку в раковину, и в эту минуту раздается звонок в дверь.

– Мамочка! Мы ели ругалики! С джемом!

– Рогалики . Привет, дорогая! – Я подхватываю Элли на руки и прижимаю ее к себе. – Тебе было весело?

Через голову Элли я смотрю на Фэй.

– Не обязательно было ее привозить. Я бы за ней приехала.

– Да, мамочка, а еще у нас было луночное пиршество.

– Полуночное…

– Нет! Луночное! – важно поправляет она, высвобождаясь из моих объятий. – Саймон сказал, что полночь еще не скоро, но мы можем дождаться, когда появится луна, и устроить луночное пиршество . И мы залезли в постель, ели и кричали: «Спокойной ночи, Саймон!»

Бедный Саймон.

– Можно мне молока, мамочка? Можно мне посмотреть телевизор? Можно порисовать?

– Извини, – говорит Фэй, когда Элли убегает включить телевизор. – Она ужасно взбудоражена. Но думаю, к ланчу она выдохнется.

Она заглядывает мне в глаза, и какое-то время мы смотрим друг на друга, не произнося ни слова.

– Я привезла ее сама, – начинает она, – чтобы поговорить с тобой.

– Я слушаю.

– Я имела в виду, без Саймона. Чтобы он нас не слышал.