Авенир Вайнштейн - В поисках веселого Ганса

Очень трудно зимой было добывать питьевую воду.

Пусть и тяжело, но весело, играючи, с шутками-прибаутками втроем спускались по скользкому спуску к Иртышу.

Бочку везли на санках. Из проруби, к которой тянулась цепочка людей с ведрами, набирали воду ведерком. Осторожно, скользя на подъеме, втягивали санки с полной бочкой на берег и пару кварталов без приключений везли драгоценный груз до хаты. У самого порога возникала сложная задача: как втроем втащить бочку с водой в сени.

– Вот бы был с нами Изенька, – вздыхает мама, – он бы сразу все решил. Он у нас сильный и ловкий.

– Ничего, мам, мы сами, – говорит Санька и неловко пытается что-то сделать, крутясь у санок.

– Давай, Алик, бери с этой стороны, а я подкачу сани к самому порогу бочкой на край. Мы поставим, а ты придержи. Санечка санки выдернет из-под бочки, и она окажется на пороге… А теперь тихонько держим ее и переставляем на пол в сени, так, тихо-тихо! Что ты?! – И бочка валится с порожка на Альку, он поскальзывается, вода ровным потоком вытекает на снежную дорожку у самого порога.

– Вот бы был с нами Изенька! – плачет мама, снимая с Альки мокрую одежду…

Уж как надоел этот дурацкий ноющий возглас: «Ма-ам, чего бы по-есть?!» Хотя Алька понимал, что канючит не он, а его урчащий пустой желудок. Санька только моргает широко раскрытыми глазами, глядя то на брата, то на мать.

Втроем, вцепившись в деревянную, отполированную сотнями ладоней ручку тяжеленного колеса-жернова, крутят его, тянут, тянут, тянут до одури. По желобку тонкой ленивой струйкой течет кукурузная мука. Эта драгоценность аккуратно собирается в миску. Мама формует лепешки. Жаркий огонь в печи тем временем обещает уют и некоторую сытость.

Чай из собранных еще осенью трав бодрит после трудного дня. Завтра они снова пойдут за водой к Иртышу, и не один раз, понемногу, и соберут полную бочку вкусной воды, ее хватит на пару дней.

– Спите, ребятки, спите, родные. Как там наши? Им еще тяжелей, – мама еще хлопочет по дому, и братья не слышат, как она долго плачет, заливая слезами подушку…

Под утро ей приснится большой концертный зал. И из-под ее тонких и чутких пальцев летят к высоким окнам изумительные звуки фортепианного концерта П. И. Чайковского. Того, что она не успела доиграть в прошлой мирной жизни…

Альке снится, как Изя ведет их с Санькой по довоенной харьковской улице Короленко вверх от своего дома. Воскресенье. Яркое теплое солнце заставляет жмуриться.

– Братишки, отгадайте, сколько стоит пятикопеечная булочка? – смеется старший. – Не знаете? А сейчас мы ее купим. Дайте нам, пожалуйста, вот эту булочку, – говорит он продавщице в ближайшей кондитерской.

– С вас пять копеек, – она протягивает им румяную, пахнущую ванилью булочку с изюмом и орешками.

– Так вот, математики, пятикопеечная булочка стоит пять копеек, понятно? – И он хохочет, разламывая ее пополам для братьев.

Солнце куда-то исчезло. Поднялся ветер. Трое быстро шагают по улице. Вдруг слышится нарастающий рев моторов и пулеметные очереди. Над ними так низко, что казалось, врежется в крыши невысоких домов, пролетает немецкий самолет. Ребята даже успевают разглядеть смеющегося пилота в шлеме и очках, угрожающе скрестившего у горла руки. Исаак рывком затаскивает братьев в ближайшую парадную, следом задребезжали стекла и жалобно заскулила собака. Завизжала, заметалась, закрутилась на месте и стихла у закрытых дверей на мостовой. Братья увидели первую кровь Отечественной войны…

…Весело помахав на прощанье рукой, обернувшись, крикнув что-то ободряющее, Исаак уходил в военкомат. Оттуда – на фронт. Добровольцем. Ему было семнадцать с хвостиком.

Папе было сорок лет. С последним эшелоном РАБИСа 2 2 Профсоюз работников искусств. , куда втиснули сколько могли семей артистов и музыкантов, всех, кто был причастен к искусству, папа успел погрузить свою семью в последний тамбур последнего вагона. Начинался долгий и тяжелый путь в эвакуáцию.

Пересадки, ночевки на переполненных вокзалах, эвакопункты, добывание кипятка, еды, борьба с болезнями – эти спутники беженцев и сегодня общеизвестны и похожи на все страдания, какие приносят войны, разруха и паника военного времени…

Ночь. Мерный стук колес взрывается страшным ударом. Все высыпается на пол, все перемешивается, кто где – ничего не понять. Вагон резко останавливается, словно вкопанный. Пол под ногами становится почти вертикально. Толчея. Давка. Крики. Все выскальзывают в распахнутые двери, прыгают. Запах горелых досок. В поле горит рожь.

Небо в сплошных сполохах пожара.

– Ложись! Во-о-оздух!!!

«Мессершмитты» делают новый заход. Пути разбомблены. Эшелон не успел отъехать от Харькова и ста километров. Круг за кругом фашистские пулеметы сыплют смерть.

– Лежать всем! Не поднимать головы! – командует Исаак. Он еще с семьей. А папа как проводил всех в вагон, так со скрипкой и винтовкой-трехлинейкой пошел в ополчение, оборонять Харьков. Их, ополченцев, было много: почти все сорокалетние мужчины из оркестра оперного театра, где отец работал концертмейстером.

С этого дня в самом начале эвакуации Исаак заменил братьям отца.

На одном из перегонов по Казахстану, где-то под станцией Арысь, в панике обнаружили, что Исаак, побежавший с чайником за кипятком, отстал от состава. Многонаселенная «теплушка» наперебой успокаивала маму:

– Не волнуйтесь. Он догонит – наверняка вскочил в другой вагон. Успел.

– Да, да, – подтверждал молодой перебинтованный фронтовик. – Я видел: ваш муж запрыгнул в последний вагон!

– Муж? – горестно, но с некоторой радостью в голосе усмехнулась мама. – Неужели я так молодо выгляжу?

– Конечно, это был ваш муж, – закивали рядом. – А кто же еще? Он так заботлив, так внимателен.

– Наш папа на фронте. А это – мой старший сын…

Так мы еще раз почувствовали в старшем брате опору и защиту.

В нашей семье очень любили Леонида Утесова. Папа его знавал, несколько раз встречался с ним и рассказывал маме какие-то интересные и веселые истории, связанные с оркестром Утесова и самим популярным артистом.

И любовь к Леониду Осиповичу перешла к Альке по наследству. Впрочем, Утесов благодаря радио и кинофильмам в каждом доме стал своим. Первая встреча с Утесовым и его оркестром врезалась Альке в память на всю жизнь.

Эвакуация. Казахстан. Большой зал в Павлодарской школе, где Алька учился уже во втором классе, заполнен детьми, учителями, мамами, бабушками, первыми ранеными с фронта. А со сцены льются веселые песни: «Тюх, тюх, тюх, тюх, разгорелся наш утюг», «А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хо-ро-шо»! И музыканты двигаются, пританцовывают, шутят, смеются вместе с залом. Словно и нет войны, словно еще довоенное время, и старшие братья и отцы не сражаются с врагами на фронте… Так думает Алька в будто наэлектризованном зале. И ему кажется, что свершилось чудо: те, кого он всегда слышал только по радио, «заоблачные», недосягаемые – вот они, рядом. Они будто пришли сюда, в эту школу, с вокзалов, госпиталей, эвакопунктов, проделали вместе со своими зрителями, людьми, изгнанными гитлеровцами из родных мест, такой мучительный, такой трудный путь, чтобы здесь напомнить о мирном веселом времени. О том, что война – это временно, а смех и радость – постоянны. Надо верить в победу и терпеть тяготы с улыбкой. И, как утесовский «Одессит Мишка», не терять бодрость духа никогда. Алька любил эту песню, потому что его папу в семье тоже звали Миша.