Авенир Вайнштейн - В поисках веселого Ганса

Немногим известна дорога до этой станции. Большинство людей смирилось с тем, что их юность канула в Лету. Но только не автор этой книги. Его военное детство и отрочество всегда оставались с ним, никогда не уходили в прошлое. Впечатления, события, надежды тех лет жили в душе Авенира Вайнштейна. Будто только и ждали того часа, когда он однажды сядет за стол, возьмет ручку и позволит им вылиться на бумагу трепетными исповедальными строками.

Да, эта книга – своего рода исповедь, островок искренности в мире фальши. Здесь проза эмоциональна и поэтична, а стихи отражают не только диалектику души, но и суровую реальность жизни. Эпиграфом к сборнику может стать строка одного из стихотворений: «Найди себя под Знаком Зодиака…» Потому что вся она – это поиск себя в подзвездном мире и поиск своего места под солнцем.

Несмотря на весь драматизм событий, к которым возвращается автор, ему удается оставаться верным своему девизу: «Свет в душе лелей». Все повествование идет в «светлом измерении», будь то проза или стихи. Оно проникнуто юношеским мироощущением, над которым не властны ни война, ни горечь потерь, ни холод и голод. Как ценно, что Авенир Вайнштейн сумел взлелеять свет в своей душе, а теперь поделился им с читателем.

Впрочем, этой цели он верен всю жизнь. Он всегда старается наполнить светом и свои песни, и свою музыку, и свои газетные статьи. Неиссякаемый оптимизм и душевная молодость – вот главное, что отличает Вайнштейна-человека. Эти качества лежат в основе творческого кредо Вайнштейна: музыканта, поэта, журналиста, фотохудожника. Именно эти качества помогли ему купить билет до станции Юность – и написать эту книгу. А мы теперь можем совершить романтическое путешествие в юность вместе с ним. И вспомнить свою юность.

Можете себе представить, какие мы бывали в начале осени, когда, утомленные переездом-перелетом, но отдохнувшие и загорелые после месячного отпуска где-нибудь в Сочи, в Николаеве, в Коктебеле-Судаке или у родственников на бахче, в деревне, на речке в палатке и… (фантазия подсказывает все возможные в былые советские времена варианты) возвращались мы домой в свои города и веси…

Так вот, наверное, такими же и были наши предки в начале октября 1913 года, когда не успевшая еще окончательно сбросить позолоченное очарование листвы в аллеях, садах и парках столица Российской империи Санкт-Петербург вбирала в себя отдохнувших горожан, вернувшихся к своим привычным будням (С той лишь небольшой разницей, что предки-то наши могли возвращаться с любого курорта Европы и даже из Америки…).

Петербург в ту осень принимал множество высоких лиц из разных стран мира, ибо год 1913-й был годом 300-летия Дома Романовых. И вообразите себе, как разукрашен был Питер, какие «мероприятия» там проходили, как все было торжественно и по-государственному празднично и чинно.

Его Императорского Величества Мариинский театр оперы и балета в один из памятных вечеров был украшен особенно пышно: ожидался приезд самого государя императора и высоких иностранных гостей, для них и высокопоставленной многочисленной публики давали «Жизнь за царя» Михаила Глинки.

Не склонен проводить аналогий, но знаю, как трясло и лихорадило советские концертные залы, театры оперы и балета, всевозможные Дворцы Республик и филармонии в преддверии великих Октябрьских торжеств с приездом высших чинов государства и зарубежных гостей.

Могу себе представить то возвышенное и земное волнение, обуявшее в 13-м году «Мариинку»! Как чистили и мыли помещения, с каким трепетом репетировали официальные торжества, с какой тщательностью делалось буквально все, чтобы не ударить в грязь лицом, вдохновенным и преданным!

И вот сердца почти перестали биться, замерев на вздохе… и выдох восхищения – все взоры нарядной публики устремились к царской ложе с креслами в красном бархате и позолоте над партером напротив сцены.

Окруженный свитой министров и дам, вошли его императорское величество Николай Романов. Зал вскинулся в восторженных рукоплесканиях. Последовал царский приветственный жест, и все понемногу улеглось. В наступившей тишине прошуршал величественный занавес, открывая сцену с хором. Умолкла запоздалая пугливая настройка гобоя и скрипки в оркестровой яме. Дирижер взмахнул палочкой, и над затихшим залом полились в величественных гармониях слова-заклинание – хор «Боже, Царя храни», подняв всех с мест.

Аплодировал зал, раздавались здравицы в адрес императора и всего Дома Романовых. В царской ложе появились огромные корзины цветов, было замечено возбужденное радостное движение. Николай II что-то передал юному пажу и рукой в белой перчатке указал в сторону сцены. Весь зал устремил взгляды на пажа – достойнейшего юного представителя Пажеского корпуса, который уже взбегал к тумбе дирижера, стоявшего в поклоне лицом к императору. Дирижер был молодой человек, аристократическую бледность его лица подчеркивали небольшие черные усы, завитые кончиками кверху, кудрявый брюнет лет девятнадцати от роду. Студент пятого курса обучения Санкт-Петербургской консерватории. Чтобы познакомить моего читателя ближе с этим очаровательным молодым человеком (императора, надеюсь, все достаточно хорошо знают, поэтому я сделаю акцент на фигуре взволнованного молодого человека). Арон Нудельман, воспитанник директора Петербургской консерватории Александра Константиновича Глазунова по классу валторны и проходивший курс дирижирования у композитора, пианиста и дирижера Мариинского театра Феликса Михайловича Блуменфельда, был как лучший представитель студенчества удостоен такой исключительно высокой чести – стать у дирижерского пульта на 300-летии Дома Романовых. Вдуматься только – столь достопримечательное историческое событие!..

Правда, в течение своей артистической деятельности этому дирижеру приходилось много раз играть с большими симфоническими оркестрами Советского Союза в разных концертах и спектаклях. И нередко в присутствии руководителей государства и их иностранных гостей…

Такова участь артиста.

А участь императора и его Дома? Каждый делал свое дело и жил по-своему, в своем ключе, по своим нотам (но эти чаще всего писали другие) и велению Судьбы…

Вернемся в нарядный, взволнованный, пропахший французскими духами, поражающий воображение красочностью дамских платьев зал его Императорского Величества Мариинского театра оперы и балета, в тот достопамятный торжественный осенний вечер 1913 года (в скобках замечу: не вдаваясь в документальную архивную точность события, я представляю себе, что торжества эти должны были происходить именно осенью, в начале концертного сезона.