Пьер-Андре Тагиефф - Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и ее использование

Выдвинув, таким образом, принцип решения проблемы, Моррас находит его в определении внутренних проблем, связанных с современной историей Франции: поскольку французская нация была из-за революции и ее следствий дезорганизована, «раздроблена и лишена разума», по выражению Барреса, «антифранцузские сообщества» смогли завоевать Францию. Подчинение Франции внутреннему врагу, полиморфному и организованному в конфедерацию, будет не чем иным, как результатом «элементарного разложения», которому подверглась нация, непосредственным следствием индивидуалистического/революционного разрушения социальных связей. Итак, Моррас дает следующее объяснение:

В силу своего индивидуалистического принципа революция ослабила или развязала социальные связи французов; она привела наш народ в состояние атомистического распада, когда всякий индивид живет изолированно от индивидов-конкурентов. Новый режим ударил по всем вторичным обществам, из которых состоит это генеральное общество, нация. […] Как у французской семьи родилась бы мысль бороться против уклончивых положений Гражданского кодекса, или у французской провинции – бороться против разделения на департаменты, или у французских профессиональных цехов – бороться против «свободы труда»? Ни один живой орган не представлял эти коллективы. Рабочие страдали и роптали, патриоты возмущались, главы семей кряхтели, хитрили, плутовали. Но эти частные и иногда противоречивые попытки противиться всеобщему злу иногда порождали такие же или еще большие беды; невозможно было сопротивляться прямому следствию этого элементарного разложения; внутреннему врагу, который, двигаясь неслышными и уверенными шагами, овладевал ключами от страны [270].

С той поры следует предполагать наличие естественной связи демократии, республики и либерализма:

Демократия во Франции может жить, только если она опирается на республиканские нравы, которые следует искать прежде всего в протестантском и еврейском меньшинстве. И уже двенадцать лет [то есть с 1900 г.] мы повторяем полную формулу: евреи, протестанты, масоны, метеки [271].

Вот почему свое реальное существование и свою прочную материю Республика обеспечила себе благодаря протестантской, масонской и еврейской зоне, которая, естественно, находится в исторической, моральной и социальной оппозиции к католицизму» [272]. Главное противоречие – это противоречие между защитниками Церкви, отечества и армии и между сторонниками «индивидуалистического и либерального принципа» [273], то есть между представителями «националистского и традиционалистского духа» [274]и между приверженцами либеральных идей. Однако наличие «иудео-протестантского основания [либерализма] сегодня уже не подвергается сомнению» [275]; его можно кратко определить как «первенство индивида» [276]. Именно на этом пьедестале высится республика; здесь, как уточняет Моррас, «отсутствует вождь», отечество «фатально разделено» [277]; а за республиканской кулисой «действуют четыре нации, стоящие лагерем во Франции, но враждебные Франции» [278].

Морраспроанализировал дело Дрейфуса, иллюстрируя подобную перспективу, в соответствии с оппозицией: «инстинкт национального сохранения» – «индивидуалистский и либеральный принцип» [279]; их носителями являются, с одной стороны, «инстинктивный национализм движения «Аксьон франсэз» [280], с другой – индивидуализм «партии Дрейфуса» [281]. Возвращаясь к этому делу в рамках альтернативы «индивид или родина», Моррас в своем объяснении «еврейского мятежа» [282]обвиняет индивидуалистское воздействие республиканских умов в той же мере, что и манипулирование «государств конфедерации» «принципами индивидуализма»

Таково было в эти 1897 и 1898 годы значение дела Дрейфуса: возникнув, оно подняло вопрос о совести века. Становиться на сторону общества, против Дрейфуса, против индивида, против Одного человека, это означало постараться вновь обрести мораль и политику прекрасных прошлых лет, мораль и политику столь забытые, что от этого они казались совсем новыми. […] И во имя принципов индивидуализма, безоговорочно воспринимавшихся до той поры за истину, противник [а именно – господа Вожуа, Пюжо, Лассер] потребовал возвратиться к партии, которая им следовала, принося в жертву простому сомнению в пользу Дрейфуса, кого-то Одного, всю родину. Противник не ошибался: если на небе или на земле более нет ничего святого кроме живого тела индивида, каков бы он ни был, нет необходимости в серьезном сомнении, ни даже в тени сомнения, чтобы поставить под вопрос оглашенный приговор; уже поскольку он имеется, приговор подозрителен. Приговоренный симпатичен, поскольку он приговорен. Общество, выносящее приговор, – вот настоящий виновник. […] Если индивидуализм верен, то будет справедливо и хорошо все потрясти, все поколебать и ниспровергнуть, чтобы перечеркнуть осуждение любого индивида; расстроить общественное мнение, дезорганизовать армию, законы и государство, разрушить мир, оборону и безопасность нации – все легитимно ради Одного человека. Некоторому количеству добропорядочных людей с ложными мыслями или же с мыслями, извращенными этой доктриной, пришлось покорно принимать небескорыстные предложения протестантских, иностранных, франкмасонских и еврейских вожаков; они без колебаний применили эти абсурдные максимы; их навязывали с помощью строгой логики; и для их отвержения надо было бы прежде всего отказаться от индивидуалистского и либерального принципа [283].

Короче говоря, дрейфусарство есть внебрачный ребенок либерального индивидуализма и инструмент управления умами в руках сил, образующих «анти-Францию». Таким образом, дается ответ на поставленный вопрос: если внутренний враг, несмотря на свою малочисленность и относительную посредственность, смог завоевать Францию, то произошло это потому, что Франция, без ее ведома и желания, уже разоруженная революцией, была сдана организованным силам завоевателей. Моррас мог заключить:

Каким же образом расстроенная Франция смогла бы сопротивляться этой организации, столь же прочной, как и гибкой. Она оказалась покоренной не как Франция, но как разъединенная нация; победители должны были взять над ней верх не как евреи, протестанты, метеки и масоны, но как армия, выступающая против смятенной толпы. Каждый из них отнюдь не был сильнее каждого из нас; но каждый из нас боролся в одиночестве против их объединенной силы. […] Став хозяевами государства, они беспрепятственно распространяли среди нашего народа миражи индивидуализма и демократии, догму наименьшего усилия и неумеренного потребления [284].