Леон Баттиста Альберти - Книги о семье

ЛИОНАРДО. Я не сомневаюсь, что для Адовардо всегда был очень дорог и приятен всякий домашний, а не только его дети. Но меня не удивило бы, если бы Адовардо, весьма, как ты знаешь, образованный человек, хотя не лишенный в данном случае присущих смертным слабостей, впал в заблуждение, ставя истинную дружбу позади всех прочих любовных уз, каковы те, что связывают отцов и сыновей, мужей и жен, братьев и вообще влюбленных. Злая судьба какое-то время назад отняла у него братьев [24] Известно, что брат Адовардо по имени Луиджи умер в 1418 г. во Франции. . Находясь в зрелом возрасте, который изо дня в день наполняет нас рассудительностью и осмотрительностью, как я полагаю, он избавился от любовных вожделений. А теперь наши несчастья и беды лишили и его и нас всех прочих радостей и удовольствий дружбы. Обстоятельства нашего времени и наши злосчастья разбросали семью Альберти по всему свету – как видишь, кто-то находится на Западе, в Лондоне, Брюгге, Кельне, немногие – в Италии, в Венеции, Болонье, кое-кто в Риме, немало наших во Франции, в Авиньоне и в Париже, как и в Испании, в Валенсии и Барселоне; и везде наших Альберти на протяжении многих лет знают как честнейших и самых уважаемых купцов. И в Греции, как ты знаешь, рассеяны некоторые из Альберти, вдали от своей родни, почему может случиться по простонародной пословице: «С глаз долой, из сердца вон» или «Редкие встречи – недолгая любовь». Таким образом, настоящая дружба осталась за пределами нашего изгнания и те, кто желал нам когда-то блага, не должны теперь страдать вместе с нами от бед и несчастий. Наши старинные заслуги остались на родине вместе с утраченной истинной дружбой. А здесь, на чужбине, многие из тех, кто выказывал к нам свое расположение и хотел быть с нами накоротке, теперь обходят нас за версту. Таковы условия человеческого существования, которые при благоденствии приводят к тебе множество приятелей, а в несчастье стирают память обо всех благодеяниях и привязанностях. Так что если Адовардо, который пока лишен возможности почувствовать удовольствие от общения с подлинными друзьями и для которого сыновья суть больше чем братья и прочие доступные для него близкие, ставит на первое место отеческую любовь, это не удивительно. Подумай, Баттиста, что сказал бы Адовардо о дружбе, если бы рядом с ним были истинные друзья и он ощущал их поддержку и присутствие, как от сыновей?

БАТТИСТА. Я полагаю, Лионардо, что суждение Адовардо на этот счет сильно отличалось бы от твоего и от моего.

ЛИОНАРДО. Баттиста, я уверен, что общение и знакомство со студентами твоего возраста, с которыми ты непрестанно беседуешь во время учебы и обмена мнениями, представляются тебе самыми прочными и надежными узами благорасположения. И по мере того, как, согласно с моими надеждами, твоя добродетель будет возрастать, ты будешь с каждым днем все сильнее убеждаться, что дружбу следует поддерживать и еще больше ею дорожить. И я призываю вас так и поступать: исходите из того, что нет другой вещи, столь же полезной и пригодной для того, чтобы жить в благополучии и блаженстве, как дружба. Положите себе за правило, как делаю я, что после добродетели только истинная дружба в жизни смертных такова, что ей можно отдавать предпочтение самой по себе не только перед другими видами любви, но и перед любыми сколь угодно дорогими и ценными вещами.

БАТТИСТА. Лионардо, мы всегда старались с помощью всех возможных способов и усилий приобрести и сохранить много друзей. А теперь, внимая твоим доводам, станем еще более усердно и прилежно обзаводиться друзьями и завоевывать их расположение. На это есть много причин, но прежде всего мы стремимся подражать как в этом, так и в других похвальных поступках твоему безупречному нраву. Но коль скоро ты, Лионардо, не желая оставаться без дела и хранить молчание, противоречишь словам твоих товарищей, а теперь решил согласиться с Адовардо, чтобы обнаружить воочию всю его любовь и сострадание к его домашним, то, наверное, не сочтешь чрезмерной дерзостью, если я последую твоему примеру, и чтобы чему-то от тебя научиться, выскажу кое-какие мнения, не совпадающие с твоими? Если мне подобает учиться у тебя, то тебе придется отнестись ко мне с тем же человеколюбием и с той же сговорчивостью, как и к Адовардо, и благодаря твоему острому уму рассудить, насколько я способен уподобиться тебе в изучении словесности.

ЛИОНАРДО. Для меня не может быть ничего более приятного. Будь то в любом другом месте и в присутствии совсем других людей, я мог бы осудить тебя за то, что ты проявляешь большую смелость и дерзость, нежели того требуют достоинство и скромность. Но в моем обществе ты можешь дерзать сколько угодно, не столько чтобы чему-то от меня научиться, ведь я думаю, что с твоим усердием и усидчивостью ты уже усвоил очень многое, но ради упражнения твоего ума в опровержении моих и защите твоих доводов. Будет похвально, если в споре ты будешь упражнять свою память, наизусть воспроизводя изречения, цитаты и примеры, приводя похожие случаи, доказательства, найденные тобой у хороших авторов и подходящие к предмету разговора. Я буду при этом очень рад, если ты станешь подражать моему нраву по своей воле. И дабы ты убедился, насколько приятным будет для меня такое взаимно полезное для нас упражнение, ведь и я, отвечая и возражая тебе, буду серьезно упражняться, прошу тебя, Баттиста, расскажи о том, в чем твое суждение о видах любви расходится с моим. А чтобы наш диспут был более определенным, я выскажу утверждение, что истинная дружба более прочна, чем другие, более сильные виды любви. Ты же выдвигай против меня какое угодно свое мнение и не смущайся, ибо по ходу изложения допустимо защищать любую точку зрения, даже самую ложную. Так что бойся показаться не столько дерзким, сколько слишком робким.

БАТТИСТА. Итак, раз ты даешь мне такое право, Лионардо, я дерзну поспорить с тобой; но я бы не хотел, чтобы ты из-за моих речей еще более, чем из-за моего нрава посчитал меня менее сдержанным, чем скромным.

ЛИОНАРДО. Мне кажется, по твоему слегка покрасневшему лицу и колебаниям по поводу своих речей я предвижу, какого противоречия с моей стороны ты ожидаешь. Однако продолжай. Убедившись, насколько ты умерен и пристоен в речах, я должен считать тебя в высшей степени сдержанным. Продолжай.

БАТТИСТА. Ну что ж, Лионардо, решусь. О, если я выскажу нечто, осуждаемое такими учеными мужами, как вы, то не для того, чтобы изречь истину, а ради упражнения. Но если ты подумаешь, что я впал в заблуждение, в которое, как ты, возможно, скажешь, впадают влюбленные, то мне будет нетрудно оправдать себя многими доводами и вполне рассудительно обелить мою предполагаемую ошибку. Я полагаю уместным утверждать, что эта сила и этот закон не во всем заслуживают порицания и осуждения, потому что сама божественная природа вложила их во все живые существа, рожденные для самовоспроизведения и размножения своего рода. Мы видим, как уже бессловесные животные, почувствовав своей малейшей и ничтожной частью силу любви, целиком отдаются этому природному влечению, несомненно неодолимому и такому мощному, что, забыв обо всех прочих приятных и необходимых для них вещах, только ради выполнения заложенного в них природой долга любви, терпят голод и жажду, жар и холод и все лишения. Они забывают о своих логовах, не думают о других присущих их виду соблазнах, для которых они, видимо, единственно рождены и которые им присуждены – если только их не охватывает любовь. К тому же достойно удивления, как они со всей силой и яростью соревнуются за то, чтобы стать первыми возлюбленными среди своих сотоварищей, также охваченных любовью. Если таково очевидное поведение всех грубых и бессловесных животных, вызванное одним лишь ожиданием наслаждения, вытекающим из низменного любовного желания, то насколько же более отважной и вооруженной для того, чтобы ранить и вдохновлять души людей, окажется любовь, особенно любовь юношей, еще не окрепших и недостаточно сильных, дабы удерживать себя и противостоять назойливости и докучливости природных влечений. Я думаю, что в нашем юношеском возрасте невозможно противиться любви, да и не предосудительно следовать ее велениям.