Леон Баттиста Альберти - Книги о семье

Животные, подстегиваемые природой, не могут сдерживать себя. Значит, таковы и люди? Разумеется, но только те, у которых ума и рассудка не больше, чем у животных, так что они не в состоянии различать бесстыдство и порок и избегать их, они не склонны ценить те людские добродетели, которые настолько нам свойственны, что из всех животных на Земле природа наделила ими только нас. Разве возможно было поставить человека над прочими животными, тупыми и дикими, и даже отделить его от них, если бы он не отличался от них превосходством души, светом разума, который позволяет ему понимать и различать достойные и недостойные вещи, избирать с помощью доводов рассудка похвальные и избегать порицания? Равным образом, руководствуясь благоразумием, он склонен любить добродетель, питать отвращение к пороку, воспитывать в себе тягу к обретению с помощью достойных поступков известности и одобрения, а также сдерживать и обуздывать все свои низкие влечения умом, недостаток которого делает глупым. Если ты лишишь человека возможности пользоваться разумом, в нем не останется ничего, что отличало бы его от прочих животных, диких и бессмысленных, которые без настоящего рассуждения, только вследствие природного побуждения к размножению, хотя и оно не чуждо смысла, подчиняются своим влечениям. Однако человек, вовлекающий себя в вожделение не просто ради удовлетворения природной потребности, но стремящийся к пресыщению и доходящий до отвращения, вновь и вновь возбуждает себя и без конца разжигает в себе это противоестественное – ибо вызванное добровольно, – поверхностное и скотское влечение, воспламеняя себя тысячью поощрений, шутками, смехом, пением, танцем и легкомыслием, – не кажется ли тебе, что он заслуживает в этом резкого порицания и осуждения наравне с самыми презренными и ничтожными скотами? Есть ли кто настолько глупый и безрассудный, что не признает истинным позором и преступлением нарушать дружбу, извращать родство и пренебрегать всеми правилами? Трудно найти такого развратника, который не отступил бы от своих самых пылких постыдных и предосудительных влечений и желаний и не променял бы похоть на пристойность, предпочтя любви дружбу. Наша человеческая природа была бы слишком жалкой и слабоумной, если бы мы были вынуждены всегда преследовать наши любовные желания. Наша участь была бы слишком плачевной, если бы под действием любви мы были бы вынуждены отвратить свои главные помыслы от благопристойности и забыть о благочестивых узах родства и дружбы.

Разве твой столь влюбленный Помпей не оказывал всегда предпочтение дружбе? Вспомни, что он допустил Геминия познать прекрасную Флору, великолепно представленную в храме Кастора и Поллукса как образец божественной красоты, хотя сам пылал страстью к ней [33] Плутарх. Помпей. 2,16. . Таким образом он гораздо сильнее хотел удовлетворить желание своего друга, чем утолить свою собственную пылкую любовь. Таков, Баттиста, долг, такова краса и доблесть дружбы, которые у благоразумных людей всегда перевешивают любое неистовство сладострастной любви. Простая и подлинная дружба, как видишь, щедра и имеет обыкновение передавать и дарить друзьям не только вещи, но и самые, как ты назвал их, божественные чувства, обделяя ими себя, уступать их тому, с кем человек связан узами верности и дружелюбия. Но любящий движим не рассудком, а неистовством, и если и хочет тебя возвеличить, украсить, сделать счастливым и благополучным, то прежде всего ради собственного удовольствия и наслаждения; не для тебя, а для себя самого. Это так. Притом не только истинная дружба, побеждающая влюбленность, но и та иная любовь, которая возникает между близкими, с моей и с любой другой точки зрения кажется предпочтительной по сравнению с твоей глупой и неистовой влюбленностью. Отцы любого возраста и даже старые, изнуренные опасностями и лишениями, зарабатывают на жизнь и на пропитание своей семьи и не дают себе отдыха. И чем старше они становятся, тем с большей заботой и старанием предаются трудам, чтобы оставить своим детям как можно больше богатств, и потому часто обделяют себя, дабы угодить и обеспечить своих. Припомни-ка историю той матери в Риме, которая стоя на воротах городской стены встретила своего сына, по слухам погибшего вместе со многими другими в известной кровавой битве гражданской войны, на Тразименском озере. Видя его живым и здоровым, она так обрадовалась, что от сильного чувства испустила дух и скончалась. Что же, страстную любовь и удивительную привязанность этой благочестивой матери ты поставишь ниже твоей божественной влюбленности? Там неистовство, здесь разум; там порицание, здесь хвала; там порок, здесь достоинство; там жестокость, здесь милосердие.

Я думаю, довольно на этом осуждать эту твою влюбленность, как и восхвалять перед тобой дружбу, которую невозможно достаточно превознести и о которой я всегда судил так же, как латинский философ и совершенный стоик Катон: дружба прочнее любого родства. Я мог бы сослаться на Ореста и Пилада, Лелия, Сципиона и другие примеры дружбы в древности, показывающие, что ради тех, кто был связан с ними узами любви и благосклонности, подлинные друзья не задумываясь подвергались с великим присутствием духа и доблестью смертельным опасностям и риску, чтобы спасти жизнь и достоинство друзей, и тем заслужили великую благодарность и оставили по себе память, в отличие от твоих влюбленных, которые к своему позору забрасывали славные государственные дела и в безумии приносили в жертву своих детей и мужей. Но кому дано воздать дружбе достойную хвалу? Я хочу лишь призвать вас к тому, братья, чтобы вы избегали этого любовного неистовства и не отдавали ему предпочтение перед дружбой, да и не причисляли ее к благам человеческой жизни, ибо любовь всегда была полна обманов, печалей, подозрений, раскаяния и боли. Так будем же избегать этой любви. Лучше питать отвращение к этому чувству, так как очевидно и на горьком опыте доказано, что любовь – причина всех раздоров и зол.

БАТТИСТА. Лионардо, я и по возрасту и из уважения к тебе не дерзнул бы противиться твоему мнению. И если бы я не думал, что мои рассуждения не менее угодны тебе, чем мое молчание, то побоялся бы не только противоречить тебе, но даже выступать в защиту своего самого справедливого суждения. Но так как я хочу убедиться и уверить тебя, что мыслю и чувствую в отношении дружбы и влюбленности то же, что и ты, а именно, что влюбленные не могут заслуживать большего одобрения и хвалы, чем друзья, ты, Лионардо, покажи, если хочешь, чтобы я с тобой согласился, что всякая влюбленность неистова и всякая дружба совершенна. Я никогда бы не дерзнул утверждать, что истинная дружба внушает недостаточно сильное чувство, однако полагаю все же, что она, пожалуй, слабее влюбленности. Но кто же, как не ты, человек наделенный редкостным красноречием, докажет мне, что в наше время встречается дружба, достойная Пиладов и Лелиев? Влюбленности, разумеется, в наше время таковы, как и всегда, они охватывают богатых, бедных, господ, слуг, стариков, молодых, и ни возраст, ни состояние, ни свойства твоей души не защитят тебя от любовного пламени. Ты говоришь о нем, как о неистовстве. Я же не знаю, как правильно называть его, потому что ни сейчас, ни раньше его не испытывал. Я говорю об этом, основываясь на твоих словах и на том, что я прочитал у других.