Вивиан Пейли - Мальчик, который хотел быть вертолетом

Кэти продолжает: – И вот пришла мама. – В историях Кэти всегда есть мама. Это ее главная тема; все остальное – это декорации.

– Я мама, – говорит она. – Я вырастила большая, и я испугпугивала льва большой пуговицей.

– Испугала льва? – поправляю я.

– Испуг-пуги-вала! – стоит на своем Кэти и, прежде чем я успеваю спросить, почему лев боится большой пуговицы [4] В оригинале важная игра слов, которую мы попытались сохранить по мере наших скромных возможностей. «“I'm the mother,” she says. “I growed big and I scardered the lion away by a red crayon.” “Scared the lion?” I offer to correct. “Scar-der-rered,” she insists and is off to the doll corner before I can ask why the lion is afraid of a red crayon». Очевидно, что в слове «scar-der-rered», на котором настаивает девочка, содержится слово «red», отсюда и связь с красным (red) карандашом. , скрывается в кукольном уголке.

Возможно, мне удастся выяснить это позже, когда мы разыграем историю Кэти. Такие вопросы я люблю больше всего, потому что ответ всегда неожиданный. Иногда мне кажется, что дети нарочно придумывают всякие нелепицы, потому что знают, как мне нравится задавать вопросы. Но даже если это и так, очевидно, что дети очень ценят искренний интерес к себе со стороны других. Когда люди внимательно слушают и задают уместные вопросы в надежде получить больше информации, рассказчику может прийти в голову добавить парочку сюрпризов в свое повествование. В конце концов дети начинают понимать логику неожиданной развязки. Здесь закладываются основы понимания причинно-следственных связей.

Джозеф отдает свою змею Саймону. – Мне нужно историю рассказывать. А ты сделай ему большой дом, с передней дверью и задней дверью, чтобы прятаться.

Теперь мы увидим, как рождаются сразу две истории: у Джозефа за «столом историй» и у Саймона, который строит дом из кубиков. Сегодня будет много историй про змей и аллигаторов – тема просто витает в воздухе. А те истории, что буду записаны, будет еще раз дополнены и переделаны, как только мы начнем их разыгрывать.

Я уже давно поняла, что надиктованный фрагмент – это лишь одно из мгновений в жизни истории. После того как мы разыграли ее историю, Кэти добавляет: – И малышка плачет.

– Малышка?

– Ты ее не видела, потому что она маленькая.

История Кэти – живой развивающийся организм, на который влияют как внешние, так и внутренние события. Джозеф кладет своего змея на стол, и он становится персонажем в ее истории; большая пуговица, которую она рассеянно катает по столу, пригождается, чтобы отпугнуть льва [5] Чтобы сохранить найденный вариант перевода, мы изменили фразу. В оригинале: «красный карандаш, которым она рассеянно чертила радугу». ; если рядом с ней сидит Арлин, то в истории появится младшая сестренка. Ах нет, постойте – Арлин больше не соглашается на второстепенные роли. Она старшая сестра-подросток или мама.

Когда рассказывание историй превращается в их разыгрывание, дети обнаруживают еще большую чувствительность к мнениям других. Джозеф, который рассказывает истории уже второй год, часто советуется со своими актерами в процессе сочинительства.

– Однажды, когда змей спал, и он слышал шум – бум, бум, бум – это был его друг аллигатор. Это Саймон. Потом было так: бах-бабах. Тебе нравится, Саймон? И змей сказал аллигатору: «Я есть хочу», а аллигатор говорит: «Пойдем ко мне домой». Тут пришла мама-змея. Кэти, ты мама-змея. И у нее шесть деток. Потом лев приходит, и он хочет попасть в сон, но не может. И он уходит.

– А как лев хочет попасть в сон? – спрашиваю я.

– Он такой: ррррррр, и лапами толкает вот эту белую штуку.

– А змей слышит его?

– Нет, он крепко спал.

Сны и сами по себе огромная тема, а уж когда сон упоминается в истории, для любопытной учительницы открываются безграничные возможности. «Помнишь, мы говорили о том, как лев пытался попасть в сон?», – спрашиваю я у Джозефа после того, как мы разыграли его историю. Конечно же, он помнит. Дети помнят все,

что имеет хоть какое-то отношение к их историям и играм. Джозеф воспроизводит свой ответ дословно. Ему, в отличие от меня, для этого не нужен магнитофон.

У Алекса немедленно появляется свой ответ. – Давай как будто лев вошел в сон, и когда он видит сразу столько змеев, он такой: ААААА!!!! – и убежал, – предлагает он Джозефу. Алекс раздвигает границы своей роли льва, как он сделал бы это во время игры. Дети интуитивно понимают, что истории – это такой род игры, пьесы и что сценарий всегда только выигрывает от спонтанных импровизаций.

Истории, которые не разыгрываются на сцене, остаются мимолетными сновидениями, личными фантазиями, изолированными и неисследованными. Если день выдается особенно суматошным, и я поддаюсь искушению просто прочитать истории, не разыгрывая их, дети всегда протестуют.

Они говорят: «Но мы же не сделали историю!». Ту же жалобу я слышу, когда раздается звонок, возвещающий о том, что пора приступить к уборке. «Но мы же еще не поиграли в космический корабль! Мы его только построили!» Неразыгранная история осталась необжитой, пустой скорлупкой. Процесс не завершился.

Дети любят разыгрывать истории из книжек и сказки, но не приходят в отчаяние, когда времени хватает только на чтение. Поиграть в сказку – это, конечно, лучше, но и послушать тоже неплохо. Но к своим собственным историям они относятся совсем по-другому. Как только они увидели их в действии, они уже не довольствуются синицей в руках.

Более того, с точки зрения учителя, события в игре и в истории формируют излюбленную тему детей, которую они всегда готовы обсуждать с большим энтузиазмом и раздвигать ее границы, объединяя ее с другими темами.

– Я все думаю про льва и про сон, – говорю я Джозефу во время полдника. – Ты сказал, что лев не мог попасть в сон, потому что змеи спали.

– Да, когда ты спишь, то ворота на замке.

– Ворота в сон?

– Оба ворота, да, Джозеф? – подхватывает Саймон. – Передние и задние, да?

– Ага. Джозеф, – взволнованно продолжает Алекс, – а что если злодей, ну вроде дракона, темного такого, может попасть внутрь, потому что он идет там, где нет ковра?

– И поэтому ты слышишь шаги? – спрашиваю я. – Потому что там ковра нет?

– Да, как у меня на кухне. Я слышу, как динозавр идет, у него шаги огромные.

Теперь все глядят на Алекса.

– Тогда сделай ловушку, – решает Джозеф. – И тогда он бух! – и свалится прямо в дыру, в подземелье.

– Джозеф, а как ты думаешь, пуговица Кэти может испугать льва в этом сне?

– Неа. Это не для снов.

Под этим, вероятно, подразумевается: в снах чужая магия не работает. – Но ты можешь про это рассказать историю, – великодушно добавляет он.

Это открытые диалоги. Поскольку дети сами придумывают исходные предпосылки, они могут бесконечно развивать вытекающие из них следствия. Они охотно обсуждают возникающие в связи с этим вопросы. Что происходит во сне? Какая магия может защитить спящего ребенка, который видит сон? Если ты можешь придумать разные концовки для одной истории, означает ли это, что историю контролировать проще, чем сновидение? Но если ты рассказываешь историю про сновидение, то, значит, это тоже своего рода контроль?