Вирджиния Эндрюс - Хевен, дочь ангела

– Да, – согласился Том, взял меня за руку и повел от печального места. – Надо ценить дедушку, пока он с нами, а не беречь нашу любовь на день похорон.

Через неделю приехал отец, грустный и на вид трезвый. Он усадил Сару на стул, на другой сел сам и натянутым голосом повел разговор. Мы с Томом слонялись за окном и старались подслушать, о чем они говорят.

– Я ходил в город показаться врачу, Сара, вот где я был. Он сказал мне, что я болен, по-настоящему болен. Сказал, что я передаю болезнь другим и что я должен все прекратить или мне будет совсем плохо и я рано умру. Сказал еще, что мне нельзя иметь половые отношения с женщинами, даже с женой. Еще сказал, что надо делать уколы от этой болезни. Но у нас нет таких денег.

– Так что у тебя? – требовательным, но холодным, непроницаемым, без тени сострадания голосом спросила Сара.

– У меня сифилис на первой стадии, – признался отец, и голос его прозвучал необычно глухо. – Ты не виновата, что лишилась ребенка, это я виноват. Так вот, я тебе сказал сейчас все, и на этом кончили. Мне очень жаль, прости.

– Поздно жалеть! – закричала Сара. – Поздно, ребенка уже не воротишь! Когда ты убил моего ребенка, ты убил и свою мать! Ты слышишь это? Твоя мать умерла!

Даже я, которая ненавидела его, была потрясена тем, как это выложила Сара, потому что если отец кого и любил, кроме себя, то это бабушку. Я слышала, как он шумно втянул в себя воздух, потом раздалось подобие стона, и он обмяк на стуле, затрещавшем под ним. Сара даже остановила свое истязание.

– Ты там играл, а я сидела здесь все время, только и думая о том, чтобы быть тебе нужной. Я ненавижу тебя, Люк Кастил! Особенно за то, что ты все держал в памяти умершую женщину, которую давно пора было бы выбросить из головы!

– Ты пошла против меня? – с горечью спросил он. – Теперь, когда умерла мама, а я заболел?

– Ох, как ты прав! – воскликнула она, вскочила со стула и стала бросать в картонную коробку его одежду. – Забирай свою паршивую вонючую одежду! А теперь катись! Катись, пока ты всех нас не заразил! Видеть тебя больше не хочу! Никогда!

Он встал, жалкий, оглядел лачугу, словно ему не суждено было снова увидеть ее, и мне стало страшно, так страшно, что я вся задрожала. Отец подошел к дедушке, остановился и нежно положил руку ему на плечо:

– Прости, папа, мне очень жаль, что я не был на ее похоронах.

Дедушка ничего не ответил, только еще ниже опустил голову, и слезы медленно покатились из глаз, падая на колени.

Я наблюдала за отцом до тех пор, пока он не сел в свой старый пикап и не поехал, взметая сухую грязь и сухие листья. Пыльный вихрь потянулся за автомобилем. Отец уехал, забрав с собой собак. У нас остались только кошки, которые охотились для себя.

Когда я побежала сказать Саре, что отец вправду уехал, забрав на этот раз с собой и собак, она заплакала в голос и медленно опустилась на пол. Я встала рядом с ней на колени:

– Мама, ты этого хотела, да? Ты же его выгнала. Ты сказала, что ненавидишь его. Чего же ты теперь плачешь? Поздно.

– Замолчи ты! – в худшем папином стиле закричала она на меня. – Плевать! Лучше так.

Лучше так? Чего же тогда она плачет?

С кем мне было поговорить теперь, как не с Томом? С дедушкой – нет, я его никогда так не любила, как бабушку. Главным образом потому, что он заперся в своем маленьком мирке и не пускал туда никого, кроме жены, а ее не стало.

Каждое утро я помогала ему за столом, пока Сара была в кровати. И каждый вечер тоже. Я спрашивала деда, чем я могу еще помочь ему, пока он не привыкнет обходиться без жены.

– Твоя Энни ушла на небеса, дедушка. Она много раз наказывала мне, чтобы я ухаживала за тобой, когда ее не будет. Вот я и ухаживаю. И еще, дедушка, вот что. Теперь у нее ничего не болит, и в раю она может есть, что ей угодно, и не будет испытывать боли после каждой еды. Она это заслужила, дедушка, правда?

Бедный дедушка. Он не мог говорить. Слезы лились из его поблекших и уставших глаз. Поев немного, он с моей помощью шел в бабушкино кресло. Там были лучшие подушки, которые помогали ей легче переносить боли в костях ног и суставах.

– Больше некому теперь звать меня Тоби, – печально сказал он как-то.

– Я буду звать тебя Тоби, – тут же нашлась я.

– И я, – добавил Том.

После смерти бабушки дедушка сказал мне больше, чем я до этого слышала от него с самого своего рождения.

– Господи, до чего скучная жизнь пошла! – воскликнула Фанни. – Если тут еще кто-нибудь умрет, я сваливаю отсюда!

Сара подняла на нее глаза и долго-долго смотрела, потом ушла в другую комнату, и я услышала, как заскрипели пружины, протестуя против обрушившегося на них веса, и снова раздался плач.

Когда дух бабушки оставил нашу хибару, любовь, которая держала нас вместе, похоже, ушла вслед за ней.

Когда все заснули, я первый раз после того, как бабушка открыла мне секрет моего рождения, пробралась на цыпочках к тайнику, где был спрятан чемодан моей матери. Я извлекла его из-под ящиков с хламом и, спрятавшись за «старой дымилой», чтобы Фанни, проснувшись, не увидела, достала из чемодана куклу.

Волшебно-красивую куклу-невесту, которая воплощала для меня маму.

Я долго держала в руках этот плотный сверток и вспоминала ту зимнюю ночь, когда бабушка впервые вручила его мне. Много раз после этого я подходила к чемодану, гладила его, трогала лежащие в нем вещи, но никогда не разворачивала куклу. Не раз мне хотелось полюбоваться хорошеньким личиком и милыми светлыми волосами, но я боялась разбудить в себе сострадание к моей маме, заслуживавшей лучшей доли. В ушах зазвучали бабушкины слова, как будто мне их нашептывал добрый дух:

«Давай, давай, детка. Пора тебе как следует посмотреть, что тут лежит. Я давно думала, почему бы тебе не поиграть с куклой и не поносить эти красивые платья».

Я почувствовала щекотание бабушкиных тонких волос на своем лице и ощутила холодный зимний ветер. Развернув красивую куклу-невесту, я вгляделась в ее лицо, освещенное отсветами пламени. Ах, как мила она была в своей вуали и великолепном белом кружевном платье с крошечными пуговичками, доходившими до самого подбородка, в белых прозрачных чулочках с атласными подвязками, в атласных туфельках с кружевами (их можно было снимать и надевать). Кукла держала в руках крошечную бело-золотую с оранжевым Библию.

Даже белье было выполнено в самом изысканном стиле. Миниатюрный лифчик закрывал крепкие малюсенькие грудки, а там, где у всех кукол ничего не было, обозначалось крошечное раздвоение.

Почему эту куклу сделали похожей на человека? Какую роль в жизни мамы играла кукла? Когда-нибудь я выясню эту тайну. Я поцеловала крошечное кукольное личико и совсем близко увидела васильковые глаза с зеленой и серой крапинками – как у меня! Вылитые мои глаза!