Луиджи Джуссани - У истоков христианского притязания

Caillois-J.C. Lambert. Trésor de la poesie universelle. Gallimard-Unesco, Parigi 1958.). Из того же Египта до нас дошел гимн, на сей раз относящийся к XIV веку до Р.Х., обращенный к Эхнатону – Солнцу, из которого мы процитируем некоторые отрывки, хорошо выражающие то, как переживалась связь «Бога» со всем тем, что есть жизнь: «Ты даруешь плод чреву женщины/ влагаешь семя в мужчину/ вскармливаешь дитя в лоне матери/ о кормилец в материнском лоне/…/Цыпленок, еще не вылупившийся из скорлупы, уже пищит/ и там ты даруешь ему дыхание, дабы он был жив/ а когда ты дашь ему силу разбить скорлупу/ он выйдет и свободно побежит./ Сколь велики и разнообразны деяния твои!/ ты один Бог и нет рядом с тобой никакого иного!/ Ты сотворил землю по желанию своему,/ ты один – землю с людьми и скотом из/…/ Ты в моем сердце/ и никто не знает тебя, кроме Царя, сына твоего» (там же). , конечный смысл, присущий всем аспектам того, чем является жизнь. «Бог» есть «то самое», из чего в конечном итоге все сотворено, «то самое», к чему окончательно все стремится и в чем все свершается. Иначе говоря, это то, чем жизнь «ценна», чем она «стоит», благодаря чему она «длится».

Нельзя спрашивать о том, что означает слово «Бог», того, кто говорит, что в Бога не верит. Это то, что нужно застигнуть в опыте человека, использующего это слово и живущего им серьезно. По этому поводу мне вспоминается случай, произошедший, когда я преподавал в высшей школе. Во время одного театрального сезона в Малом миланском Театре шел спектакль по пьесе Жан Поля Сартра «Дьявол и благой Бог».

Помню, что некоторые студенты, на которых спектакль произвел особенно сильное впечатление, приходили на занятия, повторяя с язвительной усмешкой некоторые остроты, обращенные против Бога. Я спокойно замечал им, что в тот момент они осмеивали бога Сартра, то есть бога, для меня недостоверного, совершенно не совпадающего с тем, во что я верю. Я призывал их подумать, является ли бог, представленный на сцене, их богом, или возможно тем образом, в котором у них получалось представлять себе Бога.

Бог, как объект, присущий человеческому голоду и жажде, утоляющий их, т. е. как объект, свойственный исконной потребности сознания и разума, хотя и является неким присутствием, непрестанно нависающим над человеческим горизонтом, неизменно остается за его пределами. И чем дальше устремляется человек в своем поиске, тем дальше этот горизонт отступает, смещается. Этот опыт является настолько структурным, что, если бы мы предположили, что на нашей планете через миллиард веков будет существовать человек, нам пришлось бы признать, что и перед ним будет стоять по сути тот же вопрос, несмотря на непредсказуемо изменившиеся условия его жизни.

Эта непреходящее состояние несоразмерности и недостижимости способствует возникновению в сознании мысли о тайне, то есть осознания того, что объект, присущий и соответствующий жизненным потребностям, несоизмерим с разумом как «мерой», со способностью измерения, которой обладает сама потребность. Объект человеческих устремлений не сводим к какому бы то ни было обретению, какой-либо цели, которую человек мог бы достичь. Чем дольше человек идет, тем более очевидной, вместо того, чтобы постепенно уменьшаться, становится подобная недостижимость, так, что только «неведающий» самонадеянно полагает, что может достичь цели. Если же человек «ведает» самого себя в отношении с реальностью, если он «образован» в глубоком смысле этого слова, то есть, внимателен в своем поиске, то он должен противостоять драматической несоразмерности, описанной выше.

Рассмотрим более внимательно экзистенциальные условия, в которых живет человек. Как мы уже видели, тот «Бог», та реальность, ради которой в конечном итоге стоит жить, есть то, из чего в конечном итоге сделана реальность и к явлению чего она непрестанно стремится. Я, человек, вынужден переживать все мое существование, заключенным в горизонт, над которым нависает недостижимое великое Неизвестное.

Чем глубже я осознаю эту ситуацию, тем более драматичной она представляется. Потому что, если высшая степень глупости – жить рассеянно, то очевидно, что для глупцов проблемы такого рода теряют свою остроту. Итак, я, в полном сознании, вынуждаем своим экзистенциальным положением двигаться к той судьбе, к которой все во мне устремлено, но которая, тем не менее, мне совершенно неведома. Я знаю, что она существует, потому что подразумевается в самом моем динамизме и, следовательно, знаю, что все во мне зависит от нее. Смысл человека, вкус того, что я испытываю, принимаю или постигаю, зависит от этой судьбы, но она остается неведомой. Сознательный человек открывает таким образом, что смысл реальности, то есть то, к чему стремится разум, есть некое в конечном итоге непостижимое «X», которое нельзя найти во вместилище памяти разума. Оно находится за его пределами. Высшим достижением разума может быть констатация существования этого «X», но раз, достигнув этой вершины, разум словно отказывает нам, он не может двигаться дальше. Восприятие существования тайны представляет собой вершину разума. Но разум, даже будучи неспособным познать то, о существовании чего он догадывается и что в наибольшей степени его касается (речь, действительно идет о смысле сущего, о том, что представляет наибольший интерес), сохраняет структуру познавательной потребности: он хотел бы познать свою судьбу. Головокружителен тот факт, что мы вынуждены примкнуть к чему-то, что нам не удается познать, что нельзя понять. Словно каждое мгновение моего бытия зависит от того человека, который находится у меня за спиной и чье лицо я никогда не смогу увидеть. «Ведомо ли тебе отсутствие более значимое, чем присутствие?» – говорил Швейцер медицинской сестре в пьесе Ж. Сесброна «Уже полночь, доктор Швейцер» [7] Ср. G. Cesbron. E’ mezzanotte dottor Schweitzer . Bur. Milano 1993. .

Головокружителен тот факт, что я должен повиноваться чему-то, чье присутствие угадываю, но чего не вижу, не могу измерить, чем не обладаю. Судьба или неведомое призывает к себе мою жизнь через все окружающее, через временное и эфемерное сгущение обстоятельств, и разумный человек, хотя он и лишен возможности измерить это неведомое и овладеть им, тем не менее призван занять деятельную позицию, осознавая свое положение и реалистично присоединяясь, обстоятельство за обстоятельством, к жизненным проявлениям, хотя и не имея возможности видеть тот каркас, на котором все держится, тот рисунок, по которому формируется смысл. Когда в Ветхом Завете Оракул Божий говорит: «Мои мысли – не ваши мысли, ни ваши пути – пути Мои» [8] Ис 55,8. , Он напоминает израильтянам именно об этой несоразмерности, которая с экзистенциальной точки зрения не может не восприниматься как опыт противоречия. Человек чувствует себя идущим к неведомому, принимая любую установку, любой шаг согласно обстоятельствам, предстающим пред ним как неизбежное побуждение, которым он, именно потому что признает их таковыми, используя все способности своего ума и сердца должен бы сказать «да», не «понимая»: в этом заключается совершенно нестабильное головокружительное положение. В конечном итоге человек сдается, даже если допустить, что теоретически может быть некое мгновение, когда ему удастся присоединиться к тому неведомому, которое его ведет. Человек в этом мгновении постигает свое головокружительное положение, оценивает свою несоразмерность. Но воспоминание об этом озарении длится недолго. Это «философское» мгновение восприятия несоразмерности между человеческим и исчерпывающим смыслом вещей хорошо описано Платоном в «Тимее», где говорится о Творце вселенной: «Но найти Творца и Отца этой вселенной очень трудно и невозможно говорить о Нем всем» [9] Платон. Тимей . 28 С. . И далее: «Бог обладает знанием и в то же время может смешать многое воедино и вновь из единого сделать многое; но никто из людей сейчас не в состоянии сделать ни того, ни другого и никогда не будет в состоянии сделать это» [10] Платон. Тимей. 68 Д 4–7. Цитпо: Op. cit., с. 221. Слова греческого философа вызывают в памяти обращенные к Богу стихи индийского поэта Кабира (1440–1518): «О слово, исполненное тайны, как я могу произнести его?/ как могу сказать: Он не таков или Он таков?/ если скажу, что Он во мне – Вселенная, мне стыдно своих слов/ если скажу, что Он вне меня, то скажу ложь/ миры внутренние и внешние Он соединяет в неразрывное единство/ сознательное и бессознательное – опора ног Его/ Он ни явлен, ни скрыт, ни дан в откровении, ни откровения чужд/ нет слов, чтобы определить Его» (R. Caillois-J.C. Lambert. Trésor de la poésie universelle. Gallimard-Unesco. Parigi 1958.). .

Читать дальше