Луиджи Джуссани - У истоков христианского притязания

Основатель манихейства Мани был убежден, что он основал новую великую всемирную религию, согласно откровениям, полученным им возрасте 12 и 24 лет, когда «ангел возвестил ему весть ‘Царя в рае света’ (верховного благого Бога в манихействе)», уверив его: «Как река вливается в другую реку, чтобы дать жизнь мощному потоку, так и древние книги влились в мои Писания и образовали великую Премудрость, каковой никогда не существовало среди прошлых поколений» [46] Там же, vol. 2, рр. 385; 387. . Но основоположник новой религии осознавал, что совершил нечто, внушенное свыше. Об этом он говорит в драматической беседе со своим царем: «Когда Мани провозглашает божественный характер своей миссии, Вахрам восклицает: ‘Почему это откровение было дано тебе, а не нам, властителю страны?’ Мани может на это только ответить: ‘Потому что такова воля Божья’» [47] Там же, р. 386. Интересен комментарий Элиаде относительно этого откровения: «Манихейская теология, космогония и антропология, как представляется, дают ответ на любой вопрос, касающийся происхождения всего сущего. Понятно почему манихеи считают свое учение ‘более истинным’, то есть более ‘научным’, чем все остальные религии: потому что оно дает причинно-следственное объяснение реальности во всех ее проявлениях. По правде говоря, существует некоторое сходство с манихейством и античным и современным научным материализмом, потому что как для одного, так и для другого, мир, жизнь и человек есть результат цепи причин и следствий (там же, р. 392). вот к чему приводит нетерпение человека: он стремится найти в тайне решения и ответы и в беспокойстве своем забывает о вопросах! .

д) В заключении обратимся к вере Израиля, уверенность которого основана на откровении и которая ближе всех стоит к христианскому Западу. «Вера Израиля предстает не как провозглашение абсолютной трансцендентности Бога благодаря ряду абстрактных богословских построений, но и не как имманентный культ божества, сведенного к биологическим представлениям о плодородии, половом начале и смене времен года, как то происходит в местной хананейской религии. «Символ веры» Израиля, зафиксированный во Втор. 26, 4–9; Быт 24, 1-13; Пс 136, напротив, избирает историю и время той главной сферой, в которой Бог открывает Себя. Таким образом, Бог остается трансцендентным, но вверяет Свое присутствие и Свое слово реальности, которая непосредственно касается человека, – истории» [48] G. Ravasi. “Introduzione”, in H. Ringgren. Israele (Storia delle religioni). Jaca Book. Milano 1987. .

Такое представление о Боге, который открывает Себя в истории, предполагает возможное постоянство взаимоотношений человека с Богом, которое «событие» конкретизирует как толчок, стимул, учение. «Вера Израиля всегда была отношением с событием, со свидетельством Божества о Себе самом в истории» [49] G. von Rad. Scritti sul Vecchio Testamento. Jaca Book. Milano 1984, p. 111. .

Такая непрерывность связи становится движущей силой в истории всего народа. «Мы видим, как слово Божие, всегда произносимое заново, вечно увлекает этот народ, движет им, формирует и преобразует, уничтожает и вновь созидает его» [50] Там же, p. 195. .

Вслед одному из исследователей Ветхого Завета мы могли бы сказать: «В конечном счете, Ягве и человек всегда связаны, но эта связь предшествует во времени собственно откровению и подготавливает его: она предстает как условие совершенной встречи» [51] M. Gilbert. “Le sacré dans l’Ancien Testament”, in L’expression. 1. Op. cit., Louvain-la-Neuve 1978, p. 212. .

В предыдущей главе мы видели, что все религии, если судить по благородству интеллектуальных, нравственных и эстетических устремлений, которые они выражают, истинны и человек согласно потребностям своей человеческой природы должен сделать усилие и следовать какой-либо религии.

Далее мы видели, что потребность в откровении лежит в основе данной попытки, и это равнозначно для самых разных религиозных опытов.

В свободе и многообразии религиозных устремлений и учений преступлением стало бы заявление какой-либо из религий: «Я являюсь единственной религией, единственным путем».

Это как раз то, на что претендует христианство. И это было бы преступлением, поскольку являлось бы моральным навязыванием собственного выражения другим.

Следовательно совершенно правильно чувствовать внутренний протест против такого утверждения: было бы не правильно не задать себе вопрос о причине подобного утверждения, об основаниях этого великого притязания.

Притязание на откровение представляет собой состояние человеческого духа в постижении и реализации взаимоотношения с божественным согласно той альтернативе, которая показана в следующей схеме.

Горизонтальная линия обозначает вектор человеческой истории, над которой довлеет присутствие некого X: судьбы, рока, конечного quid , тайны, «Бога».

В любой точке своей исторической траектории человечество стремилось теоретически и практически постичь отношение между своей сиюминутной реальностью, своим эфемерным мгновением и его конечным смыслом; оно стремилось представить себе и пережить связь между своей эфемерностью и вечностью. Предположим теперь, что загадка X, загадочное присутствие, довлеющее над горизонтом, без которого разум не мог бы быть разумом, потому что он и есть утверждение конечного смысла, – что эта загадка проникла в ткань истории, вошла в ход времени и пространства и с невообразимой выразительной силой воплотилась в некий «Факт» среди нас. Но что в этой гипотезе означает слово «воплотиться»? Оно означает предположение о том, что это таинственное X стало явлением, обыкновенным фактом, присутствие и действие которого на исторической траектории можно констатировать.

Это предположение соответствовало бы потребности в откровении. Было бы неразумно исключать возможность того, что тайна, порождающая все сущее, вмешивается в историю, вступая в непосредственные и личные взаимоотношения с человеком: мы уже видели, что по самой своей природе мы не можем ограничивать тайну какими-либо рамками.

Что тогда нам остается делать, раз такой факт возможен и такая гипотеза разумна? Единственное, что мы можем сделать – задать себе вопрос, произошло ли это или нет на самом деле?

Если это произошло, то этот путь был бы единственным, не потому, что другие пути ложны, но потому, что его проложил Бог; тайна утвердилась бы в истории как факт, от которого никто, кто действительно серьезно столкнется с ней лицом к лицу, не мог бы уклониться, не отрекшись от своего собственного пути.