Анна Шерман - Токио. Колокола старого города

Мы сидели на полу в одной из задних комнат храма и пили чай из Киото. Накаяма предлагал приготовить кофе, однако чтобы «обжарить зерно, понадобился бы час времени». Он очень сожалел.

Комната была пуста, если не считать низкого, красного, лакированного столика, свитка и доски для игры го из светлого дерева. Бумажные экраны рассеивали свет.

– В 1875 году один священнослужитель проезжал мимо старой тюрьмы Токугавы в Кодэмматё. Заключенных к тому времени только что перевели в Ёцую, а старое здание стало использоваться как продовольственный склад.

На том самом месте, где осужденным рубили головы, священнослужитель увидел воспаряющий фосфор.

– Фосфор? – переспросила я.

– Существует поверье, что фосфор воспаряет там, где есть души умерших.

Накаяма спокоен, словно изображение Кобо Дайси в главном зале. Это тот самый монах, что основал буддистскую секту Сингон. Кажется, Накаяма не испытывает никаких затруднений, сидя в положении сэйдза , поджав под себя ноги. Я тем временем стараюсь не ерзать, но получается плохо: колени онемели, голени и щиколотки нестерпимо болят. Ведь мы сидим уже свыше двух часов.

– А не был кто-нибудь из семьи этого священнослужителя заключен в Кодэмматё? Его ничего не связывало с этим местом?

– Он был просто священником – из храма, расположенного близ Адзабу и Роппонги. Он случайно проходил мимо и заметил странное свечение, о котором я вам рассказывал. Нет, у него не было родных среди тех, кого казнили.

Я спросила у Накаямы, не думает ли он, что увиденное священнослужителем было отражением его шока – оттого, что старый порядок после 250 лет поменялся; или кто-то вдруг заговорил о том, что происходило в стенах тюрьмы.

Накаяма помедлил.

– Знаете, сейчас люди даже не понимают, что значит «горение фосфора». Видеть это – особый дар, как и умение читать по ладони. Хотя многие понимают, что означают линии на руке, очень, очень немногие еще умеют их читать. Сто пятьдесят лет тому назад, в последние годы перед появлением электрических лампочек, Токио ночами погружался в черноту. Это в XXI веке – яркий свет автомобильных фар, уличное освещение, светодиодные экраны, неоновые вывески, галогенные лампы. Начни фосфор от асфальта подниматься – никто и не заметит.

Так вот, священнослужитель направился к ближайшему ресторану и обратился к двоим мужчинам с просьбой о пожертвовании на строительство храма. – Накаяма улыбнулся. – Один был Окура Кихатиро. Другой – Ясуда Дзэндзиро.

Окура и Ясуда создали бизнес-империи, которые оказались среди первых японских дзайбацу , влиятельных конгломератов фирм, лидеров японской промышленности перед Второй мировой войной. Основатель храма Даи-Анракудзи был необычайно удачлив или очень практичен, а может быть, и то, и другое.

– Так вы считаете, что первый священник этого храма на самом деле что-то видел?

Накаяма поиграл четками, обернутыми вокруг запястья:

– Меня там не было. Ничего не могу сказать.

– Школа напротив скоро закроется, – сообщил Накаяма. – В районе не хватает детей, чтобы заполнить классы. На этом месте построят дом престарелых.

В ходе реновации бригада строителей обнаружила фундамент старой тюрьмы. Накаяма хотел, чтобы эти камни были занесены в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

– Там можно увидеть, откуда арестанты получали питьевую воду и как тесно им было спать. Можно увидеть кухню, где готовилась еда, и место, где они мылись, – когда им давали такую возможность. Осужденных на смерть казнили всегда в одном и том же месте. Оно не менялось. Я бы хотел, чтобы связь времен – между тем и этим веком – была сохранена.

Когда руины оказались на поверхности, строительная компания стала настаивать, чтобы всемерно ускорить возведение дома престарелых.

– Я обратился в столичный муниципалитет с просьбой, чтобы тюрьму сохранили. Но там сказали, что сохранить оставшееся не в их власти, этот вопрос в ведении администрации района. Прибыли археологи для изучения развалин. За сохранение остатков тюрьмы выступили два нобелевских лауреата, но когда администрация района провела голосование, результат был 40:1 в пользу дома престарелых.

Единственный голос «против» подал сам Накаяма.

– Ваши шансы были ужасно низкими! – посочувствовала я, припоминая, как по-японски сказать сокрушительное поражение . Существует много слов, означающих проигрыш , наверное, не меньше, чем слов, обозначающих время. То, как вы проигрываете, и сколько раз, имеет значение.

– Да, – ответил Накаяма. – А ведь взглянув на эти развалины, вы с первого раза могли понять, как жили тогда люди!

– Да, их очень жаль.

– Я направил петицию в администрацию района, и там решили сохранить каменные стены. Их можно будет увидеть и рассмотреть сквозь стеклянный пол.

– Как вы добились, чтобы они пошли на это? – спросила я, помня о соотношении 40:1 не в пользу Накаямы.

Он довольно улыбнулся.

– Дело в том, что глава администрации хотел – сильно хотел – уйти в отставку в определенном звании, с определенными почестями. Но если бы против него была бы хотя бы одна жалоба , он всего этого никогда бы не получил.

– Всего одна жалоба? – переспросила я, опершись на лакированный столик.

Накаяма кивнул.

Я перевела взгляд в угол, на доску для игры го . Подумалось, что это самый красивый предмет из всего виденного мной в Японии, да и где-либо еще. Стратегическая игра, в которой игрок пытается окружить камни противника своими.

– Не хотелось бы мне играть против вас, – заметила я.

– Эта доска слишком хороша, чтобы ею пользоваться, – пожал плечами Накаяма. Он продолжал улыбаться. – Мне было почти жаль главу администрации района.

– За этой доской лучше мечтать.

– Обидно, что мы не сумели сохранить старую тюрьму. Можно было бы увидеть, какой она была в самом начале 1600-х. Она двенадцать раз горела, и после каждого пожара ее перестраивали, с самого начала – по карте.

Пожары… Я представила тюремщиков, стены, металлические замки.

– А те, кто был там заперт, они как?

Накаяма перестал улыбаться.

– Когда город горел, надзиратели открывали двери и всех выпускали. Когда пожар тушили, у заключенных было трое суток, чтобы вернуться обратно в тюрьму.

Я подняла брови.

– Да-да, они возвращались. Все всегда возвращались 22. Если сам не вернешься… тебя найдут. И убьют. Лучше было вернуться в тюрьму самому.

Драматург кабуки XIX века, Мокуами, вырос в Нихонбаси, всего в десяти минутах ходьбы от Кодэмматё. В его поздней пьесе о самурае, схваченном в момент кражи из сокровищницы сёгуна (« Четыре тысячи золотых монет, как листья сливы» ), Мокуами приводит зрителя в стены старой тюрьмы 23. Писатель расспрашивал людей, которые там бывали, надзирателей и осужденных. Он описал тайный язык обитателей тюрьмы, их повседневный быт, иерархию и кодекс чести. Вереница тюремных сцен в пьесе открывается эпизодом с бедным провинциальным актером, которого заставляют исполнить «голый танец», да так, чтобы окружающие забыли про чувство голода. Дополнительную жестокость сцене придает то, что этот персонаж у Мокуами танцует под ритмичные крики торговца сладостями за стенами тюрьмы (Кодэмматё славился своими кондитерскими). «Всё лучшее для вас! Всё лучшее для вас!» – с плачем повторяет за ним пляшущий актер.