Юрий Винничук - Кнайпы Львова

Графиня в своем салоне не выносила никаких новомодных веяний и держала общество в узде традиционных канонов. Когда ее сын Иосиф, вернувшись из Лондона, предстал перед гостями в неизвестном еще у нас смокинге, графиня сказала твердо:

— Прошу, когда приходишь ко мне, наряжаться так, как мои гости, очень прошу.

И молодой граф без слова вышел, а через минуту вернулся уже во фраке и белом галстуке.

В другой раз высокомерный Тадеуш Козибродский, начинающий дипломат, был приглашен на обед, опоздал и пришел, когда гостям уже подали суп. Здороваясь с хозяйкой, не нашел иного объяснения, как вынуть часы и сказать:

— Досадно мне, но мои часы опаздывают.

— Думаю, что это скорее воспитание пана несколько запоздалое, — сказала графиня.

Среди частых гостей была также баронесса Мария Гаген, которую прозвали Каноничкой, потому что она всегда бурно реагировала на каждую сальность, хотя никогда и не обижалась. Все ее любили, и везде ее было много.

Как-то представили ей прибывшего из Вены графа Гуйно. По обычаю, по-французски:

— Chanoinesse — le comte Huyn.

Возможно, при этом слишком приглушенно зазвучала последняя буква, но если вы знаете, как поляки произносят букву «Г», то поймете, почему Каноничка вскочила красная, как свекла:

— Вам известно, что я люблю шутки, но эта превзошла все допустимые рамки!

Австриец ничего не понял, а ни одного желающего ему это истолковать не нашлось. Но потом, заняв важный пост во Львове, наверное-таки познакомился с отдельными простецкими выражениями.

6

Досадный трафунок случился со шляхтичем Владиславом Чайковским на одном из балов 1887 г., где он безнадежно влюбился в Олену Коморовскую, дочь графини Теофилы Коморовской.

Ее мама, пани Теося, высокая, полная, с голосом иерихонской трубы, умела справляться со всем, за что бралась, — поместьем, слугами, детьми и мужем, которого, в конце концов, никто не видел. Все поместье графиня решила отдать своему сыну Олесю, второго сына готовила для духовной карьеры, а потому дочерей решила выдать только за тех, кто не будет рассчитывать на приданое.

Пан Владислав был лет на тридцать старше дамы своего сердца, но зато богатым и желанным кандидатом как зять для практичной пани Теоси. Однако панна Олена об этом даже слышать не желала, и ежегодно повторяющиеся признания принимала с твердым «нет».

Бедный Владзё не имел покоя. Наконец, распаленный своим безнадежным увлечением, где-то добывает ее снимок и посылает львовскому художнику Генриху Семирадскому, который в ту пору жил в Риме. В письме просит нарисовать портрет своей возлюбленной.

Семирадский как раз увлекся Древним Римом и работал над циклом картин, в которых изображал бурную, распутную жизнь императоров. Когда портрет прибывает во Львов, Владзё отправляется за ним лично фиакром во дворец, а оттуда — прямо в дом к своей любимой. И хотя ему хочется распечатать пакет и хоть краем глаза взглянуть, что там нарисовано, он мужественно сдерживается, чтобы продемонстрировать все печати и наклейки с красочными веревочками.

Появление его неожиданно, но поскольку у пани Теоси как раз гости, то Владзё легко вливается в группу, пакет ставит под стеной и на заинтересованные реплики бросает только одно слово — «Сюрприз!» Далее он нервно ожидает появление своей мечты. Вот, наконец, и она. Пан Владзё ловит торжественный момент и ставит пакет на видном месте. Заинтригованная публика снова засыпает его вопросами.

— О! — радуется Владзё. — Это портрет пани Олены кисти великого мастера — Геня Семирадского.

Под острыми ножницами опадают веревки, сползает плотная бумага, и вот перед изумленными глазами присутствующих появляется образ юной пани Олены. Замечательное ангельское личико в ореоле золотистых кудрей, пухлые надутые губки цвета вишни и карие глазки. Панна как живая!

Но почему с ее уст слетает крик ужаса? А с уст ее матушки — крик возмущения? А с уст всех присутствующих — гул удивления?

Даже сам Владзё хватается за голову и клянет все на свете, а больше всего Геня. Хотя с таким же успехом мог бы проклинать и самого себя, потому что это он, заказывая портрет, ни словом не уточнил, что именно ему нужно, а Гень, погруженный с головой в образы развратного Рима, изобразил невинную панночку раздетую, как к рассолу. Такую себе вакханочку на скомканных простынях.

Бедному Владзю не оставалось ничего другого, как быстренько сгрести свой сюрприз и улизнуть без лишних слов.

7

В 1894 г. во время императорского визита во Львов балы происходили ежедневно, и на каждом из них присутствовал император. Перед началом бала у панов Семенских, заранее перестроивших свою виллу на ул. Пекарской, случилось веселое приключение. Хозяйка Софья имела двух любимых мопсиков, которых в тот день велела стеречь горничной, чтобы озорные мопсики не выскочили под ноги государю императору. Но так случилось, что горничная, услышав шум, который раздавался со двора, потому что как раз прибыла австрийская карета, вышла из комнаты в коридор, чтобы выглянуть из окна. Этим моментом и воспользовались мопсики и стрелой вылетели во двор в поисках хозяйки. Ну и нашли ее именно в ту минуту, когда она приветствовала императора, а император взял ее под руку и оба двинулись к вилле. Мопсики радостно выпрыгнули на длинный шлейф своей пани и удобно устроились с высунутыми языками. Шлейф волочился по земле, а на нем ехали радостные мопсики. Хозяин пан Вильгельм был в отчаянии и только охал, заламывая руки:

— О, Боже! О, Христос! О, Мать Небесная! Что это будет! Что это будет!

Пробовать ловить собачек даже не пытались, поскольку они так просто в руки бы не дались, а, наоборот, могли наделать еще большего шума, бросившись императору под ноги. Только когда император и Софья приблизились к группе гостей, и император был сосредоточен на приветствии, собачек удалось схватить и забрать.

Император так ничего и не заметил, а Софья позже говорила:

— Мне действительно в одно время казалось, что шлейф словно стал тяжелее. Какое счастье, что Вилюсь не разболелся по такому случаю.

Частные салоны культуры Львова значили очень много, ведь проходили в домашней атмосфере, не стесненные официозом. Салонные традиции дошли до конца восемнадцатого века, и с течением времени приобрели большую популярность.

1

Салон поэтессы Мары ли Вольской в 1900–1930 гг. находился под Цитаделью на ул. Калечей, где потом было кафе «Купол». Этот старый дом, окруженный ясенями, с большой верандой, заросшей плющом, и четырехугольной башней с деревяной балюстрадой, на переломе XIX и XX вв. назывался Засвитьем, с намеком на свою удаленность от центра, и был в течение нескольких лет львовским литературным салоном, святыней муз.