Пьер Саворньян де Бразза - Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы

Скажем сразу же, что, несмотря на идолов и их добрый совет, мой бедный Метуфа не очень-то легко справился со своей миссией. Имея неосторожность высадиться на короткое время в стране оссьеба, чтобы встретиться с вождем деревни, его бывшим другом, он по возвращении на берег не нашел ни гребцов, ни пирог [459]. Лишенный товаров, Метуфа с огромными трудностями продвигался по суше; чтобы добыть себе пропитание, он рассказывал туземцам о всеобщем мире, который недавно установили белые люди; теряя последние силы, он все-таки добрался до нашего лагеря, где с таким нетерпением ожидали вестей о моей экспедиции.

В деревне Джокондо, однако, обещанная пирога еще не готова, и в то время как я пытаюсь не принимать близко к сердцу новую задержку, мне наносит визит Джумба. Ему, по всей видимости, стыдно, что он нарушил данное мне слово; он просит вернуться к нему в деревню; я отвечаю, что вместо того, чтобы предлагать мне снова идти вверх по течению, пусть прикажет пригнать лодку сюда.

Случайно я узнаю, что этот обманщик за моей спиной уговаривает вождя деревни не предоставлять мне пироги.

Мое терпение становится уже нелепым. Во время разговора с Джумбой я не могу сдержаться, чтобы не всыпать ему как следует. Тот в ярости, особенно из-за того, что мне помогал Балла Туре, «мой раб», удаляется, пригрозив, что обратит против меня фетиш.

Однако вечером [460]у меня появляется надежда на наше примирение, ибо одна из его жен приносит мне большое количество ананасового вина, которое я с удовольствием пью [461]. Но за трапезой следует общее недомогание и рвота. Все уверены, что сработал фетиш Джумбы; что же касается меня, то я проклинаю свою доверчивость и опасаюсь отравления.

Наутро я чувствую себя неспособным даже выйти из своей хижины, а в следующие дни окончательно теряю силы. Вождь, обеспокоенный тем, что главным виновником моей болезни сочтут в первую очередь его, спрашивает совета у своих идолов, но те не называют никаких способов исцеления. Более всего вождь, конечно, боится, как бы белые люди в случае моей смерти не пришли сюда со значительным подкреплением и не потребовали у него объяснения [462]. Страх войны с неизвестными врагами оказывается действеннее всех моих обещаний и даров. Мне сразу же предоставляют пирогу; мои сенегальцы переносят меня на борт; по приказу вождя четыре гребца туземца садятся вместе с нами и готовы, хотя и скрепя сердце, везти нас. Но не успеваем мы проплыть совсем немного времени, как я замечаю у них некоторые признаки беспокойства. Проводник предлагает остановиться и позавтракать на суше, ссылаясь на то, что есть в пироге запрещено, но я отказываю ему. Его настойчивость наводит меня на мысль о тайных намерениях туземцев. Вот их замысел: я нахожусь без сил на дне лодки и не могу идти, а они бросают нас на берегу; мы оказываемся в самом затруднительном положении, а наши ловкие мошенники избавляются от необходимости плыть в страну павинов и спокойно возвращаются к себе, где, может быть, будут радоваться вместе с вождем, что так легко освободились от меня.

Я приказываю постоянно держаться середины реки. Дени стоит впереди, а Балла Туре на корме, они гребут так, чтобы парализовать любое усилие четырех адума. Мы плывем таким образом некоторое время; когда же начинаем приближаться к земле оссьеба, я чувствую, что мои туземцы готовы пойти на любой риск. Сильными рывками они пытаются раскачать лодку, чтобы перевернуть ее, а затем, воспользовавшись нашим замешательством, достигнуть берега вплавь [463].

В состоянии, в котором я нахожусь, это вопрос жизни и смерти. Дени и я хватаемся за оружие; я даю понять старшему, что не пощажу его, если он не остановится, но угроза не действует. Я стреляю, но так, что задеваю только ухо упрямца. Наконец в том момент, когда пирога, продолжая раскачиваться, должна вот-вот опрокинуться, раздаются два наших выстрела [464], и два негра падают навзничь за борт; два других одним прыжком бросаются в воду, хотя мы и не собираемся стрелять в них.

И вот мы снова вынуждены полагаться только на собственные силы, чтобы пройти пороги, хотя я, распростертый на дне пироги, ни на что не способен. Все зависит от Дени и Балла Туре, которые пытаются, насколько могут, сохранять нужное направление. Вечером мы пристаем к пологому берегу у деревни Забуре; я так слаб, что не могу дойти до хижин и остаюсь на берегу. На следующее утро Дени идет в деревню за Забуре, который, по крайней мере, предоставит мне возможность немного отдохнуть.

И тут со стороны Огове до нас доносятся звуки песен. Голоса поющих приближаются к нам. Без всякого сомнения, это гребцы какого-то большого каравана, идущего вверх по течению. Вскоре из-за излучины реки, прямо перед нами, появляется целая флотилия. Какое же радостное потрясение мы испытываем, когда видим в одной из двадцати двух пирог оканда Балле и Марша, за которыми следуют пироги с нашими товарами [465].

В этот момент я забываю о своей болезни, настолько велико счастье заключить в объятья тех, с которыми был разлучен в течение трех месяцев [466]. В итоге все разъясняется. Оканда, недовольные моим отъездом в страну оссьеба и адума, прибегли к различным уловкам, чтобы заставить адума отказать нам в помощи; они хотели сами вести наш караван вверх по Огове [467]; при этом устроили так, что мы не смогли отплыть все вместе: Амон до сих пор находится в Лопе, сторожа оставшиеся товары. Ндумба же выполнял роль тайного агента.

Теперь становятся понятными его неожиданное возвращение и резкая перемена отношения к нам со стороны жителей после его появления в деревне. Но все уже позади, мы наконец все вместе; я, конечно, серьезно болен, чтобы руководить экспедицией, но зато могу доверить все полномочия Балле, и мне не надо больше тревожиться за безопасность всего отряда.

Предполагаемое отравление, в котором я винил Джумбу, на самом деле – воспаление легких, которое усугубляется моей общей слабостью. Балле подумывает задержаться у Забуре, пока я хотя бы немного не восстановлю свои силы. Я уговариваю его двигаться дальше, дав твердое обещание спокойно вести себя в пироге. Мы берем курс на Нгеме, где планируем на время устроить нашу новую штаб-квартиру.

Мое тяжелое состояние подсказывает Балле прекрасный способ, чтобы ускорить движение такой громадной флотилии с таким большим количеством людей. Он приказывает старшему моей пироги плыть первым, не заботясь о других, и плыть, не останавливаясь, до Нгеме, куда необходимо доставить меня как можно быстрее. Оканда, зная, что у адума открывается рынок рабов, прилагают, естественно, все свои усилия, чтобы не отстать; колонна, таким образом, двигается с удвоенной скоростью.

Путешествие проходит по намеченному плану: мои люди, которых подталкивает неугасшее возмущение против адума, отчаливают каждое утро до восхода солнца. Я же почти без сознания лежу в лодке, не ощущая заботы, которой меня окружают. 24 августа мы прибываем в Нгеме [468]. Несмотря на мои протесты, Балле приказывает перенести меня в самую лучшую хижину, где в течение полутора месяцев болезнь будет держать меня в своих цепких руках.