Андрей Бородин - АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 3

И ещё удивляет другое — поразительный эффект столкновения не столько поездов, сколько статики и неукротимой динамики. Предопределённости и внезапности, бесконтрольной и неминуемой. Случая и расчёта.

В конце концов, можно обратить внимание на концовку и начало произведения — и отметить их идентичность. Круговая композиция — ещё один плюс в копилку технического арсенала польского мастера.

Психотриллер, реалистичный weird fiction… Как ещё можно было бы обозначить «Ложную тревогу»? Победа страхов над рациональностью. Бесконтрольность проявлений бытия. Отсутствие контроля человека над жизнью и даже — своим разумом…

Несмотря на небольшую форму, читая, — понимаешь, насколько это, без преувеличения, большая проза. Не хочется лишать читателя удовольствия соприкоснуться лично с другими рассказами Грабинского, разбирать их по косточкам — переведённых на русский язык вещиц у него пока ещё не так много. Хотелось бы, чтобы польский гений химерной прозы был оценен, получил новых поклонников и, возможно, новое бумажное издание в России. Настоящая, высокая литература, интеллектуальная, выверенная, сложная, при этом странная, пугающе-химерная, — заслуживает этого всегда.

Окончание; начало см. в 1–2 (май)

И мы прошли по пещере крыс

И мы прошли по стезе бурлящего пара

И мы прошли по стране слепых

И мы прошли по трясине горя.

И мы прошли по юдоли слез

И мы, наконец, подошли к ледяным пещерам Беспредельные пространства, тысячи миль льда, отсвечивающего серебром и лазурью, — как ослепительное сияние новой звезды, многократно отражённое в зеркалах. Свисали с потолка тысячи сталактитов, блещущие, как застывшее алмазное желе, застывшее теперь уже навечно в своём спокойном, величественном совершенстве. [4] Цитаты из произведения Эллисона «У меня нет рта, чтобы кричать» даны в переводе М. П. Стерлигова

Данную цитату я поместил в свой ежегодник в средней школе. Она взята из получившего премию Хьюго рассказа Харлана Эллисона «У меня нет рта, чтобы кричать», и, хотя эта история давно была в числе моих любимиц, только при написании данного эссе я понял, что она воплощает в себе все ключевые элементы химерного пейзажа. Несомненно, в этой цитате подчёркивается кристалличность, но, как и в случае с Лавкрафтом и Баллардом, в этом пейзаже проявляются некоторые из самобытных, прекрасных и западающих в память черт языка Эллисона.

Религиозные аллюзии в данной цитате неслучайны. Подобно Мейчену, Ходжсону и Лавкрафту, Эллисон призывает в текст произведения языческое божество, поскольку выписывает химерный пейзажа. Но Эллисон полностью помещает этого «бога» в рамки научной фантастики, представляя его злобным компьютером. Компьютер, получивший способность чувствовать, и восставший против своих смертных создателей, зовётся ЯМ, что значит «Ядерный Манипулятор», но также это перекликается с декартовским «я мыслю, следовательно, существую». Эллисон не скрывает связи между компьютером и богом, протагонист истории даже заявляет: «Если Иисус когда-то существовал, и если есть Бог, то Бог — это ЯМ».

Рассказ Эллисона с лёгкостью может быть отнесён к научной фантастике, потому что в качестве антагониста в нём действует неуправляемый компьютер. В текст рассказа даже вклинивается изображение компьютерной перфоленты, на данный момент представляющей собой анахронизм. Но научные аспекты рассказа на самом деле довольно несущественны, и можно утверждать, что рассказы Лавкрафта о космическом ужасе в большей степени опираются на научные соображения, чем история Эллисона. Смысл ЯМа не столько в том, что это компьютер, сколько в том, что такой всемогущий компьютер позволяет Эллисону исследовать взаимоотношения между богами и людьми. «У меня нет рта, чтобы кричать» — химерная история в лучших традициях химерных историй с их химерными богами. Также это прекрасная иллюстрация зла, проявляющего себя через химерический пейзаж.

ЯМ подчинил себе всю Землю, и теперь ничто на ней не может считаться отдельным от ЯМа. Пять протагонистов-людей существуют в ЯМе, и все события рассказа происходят в недрах компьютера. В отличие от языческих богов, вводимых Мейченом, богов-зверолюдей Ходжсона и чудовищ с щупальцами Лавкрафта, ЯМ Эллисона является богом, который не имеет определённой формы; бог всеобъемлющий (и, следовательно, незримый), подобно Богу христианства. И, подобно ветхозаветному Богу, ЯМ говорит непосредственно с человечеством, которое сводится к горстке людей, избранных для продолжения жизни… и пыток.

Уильям Блейк призывает нас обретать Бога через свидетельства творения Его («Небо синее — в цветке, в горстке праха — бесконечность» [5] Строки из стихотворения Блейка «Наречения невинности» даны в переводе В. Л. Топоровой ). ЯМ Эллисона — мир, но этот мир и пейзажи его, с которыми сталкиваются главные герои, хотя и чудесен, и удивителен, также противоестественен. Тесный союз машины и природы — пощёлкивающие компьютерные ячейки, замороженный слон, птица, подобная размерами птице Fyx, порождающая крыльями ураганный ветер — машина контролирует все проявления природы. Приведённая мною в начале цитата предполагает искажаемость физического пейзажа. Время также искажено в ЯМе, что утверждается почти в самом начале рассказа, когда рассказчик, как бы между прочим, сообщает: «Шёл сто девятый год нашей жизни в компьютере»; одно это уже характеризует компьютер как пейзаж, в котором есть что-то противоестественное относительно жизни рассказчика и его понимания времени. Позже он говорит: «С тех пор, кажется, прошла не одна сотня лет, впрочем, не знаю. ЯМ частенько развлекается с моим чувством времени».

ЯМ также может манипулировать телесной формой людей. Это также ясно показывается с самого начала рассказа. Конечно, существует бессмертие. Но также мы узнаём, что один из героев был преобразован в подобие шимпанзе. Позже можно наблюдать, как в его глазах сияет полусвет-полузвук Наконец, месть ЯМа рассказчику заключается в превращении его формы во что-то, что уже нельзя назвать человеческим, при этом подвергая его пыткам, которые оставшийся человеческим неповреждённый разум, лишённый тела, способен осознавать. Такая ситуация неимоверно ужасна — ведь рассказчик не впадает в лавкрафтианское спасительное безумие, но сохраняет рассудок, дабы вечно осознавать происходящий с ним ужас.

Ключевым автором, открытым мною в пору зрелости, тем, кто вдохновил меня своим косоватым видением, своим переосмыслением и деконструкцией научно-фантастических и фэнтезийных тропов, стал Джефф Вандермеер. Впервые я открыл его стиль в отдельной новелле «Дарден влюблённый». Эта история, имеющая место во вторичном мире Амбре, позже была вплетена в его мозаичный роман «Город Святых и Безумцев». Амбра имеет касательное отношение к нашему миру. Этот мир вобрал в себя имена и технологии, в нём подняты вопросы колониализма и подчинения, и в нём также затронута заинтересованность автора в химерической флоре и фауне, выраженный через грибные и головоногие экстазы. Пока вы движетесь через «Город святых и безумцев», то обнаруживаете элементы, указывающие на то, что мембрана, отделяющая Амбру от нашей земли, очень даже проницаема, наводя на мысли об губительных взаимоотношениях окружающей среды и человека в прозе Мейчена. Но Амбра, раскрывающаяся сквозь вандермееровский «Город святых и безумцев» и последующие романы «Шрию Послесловие» и «Финч», вполне комфортно вписан в исторический сеттинг вторичного мира, чтобы соответствовать популярному концепту жанра фэнтези.