Сергей Носов - Член общества, или Голодное время (журнальный вариант)

Мне показалось, что ослышался.

«Элементарно. У меня знакомая в загсе, вместе на баррикадах были. Оформляем тебя как усопшего — фиктивно! Твоя жена, вернее, вдова, фиктивно вступает в брак. Со мной. Она ответственный квартиросъемщик, я ее муж. Приватизируем. Сдаем или продаем. Тебе часть прибыли. А нам с Надюхой процент за хлопоты, нам много не надо».

«Если шутишь, — сказал я, — то очень глупо». «Как будто кто-то твоей смерти хочет!.. Никто не хочет, не бойся. Или чтобы я домогался твоей жены?.. Может быть, ты ревнуешь!.. Так ты не ревнуй… Ты что думаешь, я действительно домогаюсь твоей жены?» «Он не домогается, нет, — обняла Надежда Валеру. — Он мой. Правда, Валерочка?»

«Я бы мог и не говорить ничего, — сказал Валера, освобождаясь от объятий. — Ты бы ничего и не узнал бы. Подумаешь, бумажка!»

«Бред, бред, бред!..» — «В чем же ты бред усматриваешь?» — «Во всем! Зачем тебе фиктивно жениться?.. Зачем мне фиктивно умирать?.. Чушь какая-то, идиотизм!» — «Нет, дорогой, идиотизм — это не воспользоваться моментом, возможностями, ситуацией — вот что такое идиотизм! В стране чудеса происходят!.. Сейчас такое придумать можно… все, что захочешь!.. любую бумажку достать!.. А через месяц — другой ты в лепешку разобьешься, ни за какие деньги уже не дадут! Ни о рождении, ни о смерти твоей, ни о чем не дадут! Вспомнишь меня, так и будет!» «Да зачем мне бумажка твоя?! И потом, — возопил я, — я так и буду спать на антресолях?»

«Можешь спать внизу», — спокойно ответила Надежда.

Я открыл шкаф. Упала газета. «Осторожно, запачкаешь!» Платья висели. «Где мой костюм?» — «В кухне! На вешалке!»

Я в кухню пошел. Точно, мой костюм висел на вешалке, они перетащили вешалку из прихожей.

«Ты носишь мой костюм?» — грозно спросил я Валеру. «С ума сошел! Вот что я ношу!» (Он был в рабочей одежде, перепачканной мелом.) — «А на улицу ты выходишь в моем костюме?» — «Ну знаешь, у меня есть в чем выходить на улицу». — «В моем свадебном костюме!» — «Олег! Ты снесешь его на барахолку! Ты опустился, Олег! Тебя видели на Сенной, ты продавал кактусы». — «Это было давно. Где галстук?» — «Зачем тебе галстук?» — «Галстук отдай!»

«Да возьми ты свой галстук! Если хочешь торговать, вот, смотри. Нам нужны распространители. Можно без галстука. Потрогай. — Он протянул мне пачку обоев, именно пачку, а не рулон; то были прямоугольные листы ватмана с голубовато — серыми разводами, стилизация под мраморные плиты. — Я прихожую ими оклеил. И еще здесь оклею». «Пачкаются», — сказал я. «Ничего не пачкаются. Сами делаем. В ванну бензин наливаешь, сверху масляную краску жирным слоем. Бросаешь листы, чтобы плавали на поверхности… Краска впитывается, достаешь, сушишь. Проветриваешь…» — «Ты наливаешь бензин в мою ванну?» — «Мы их делаем у себя в институте!»

Направляясь к двери и неся костюм, я спросил с горечью: «Как твоя аспирантура, Валерий Игнатьевич?» — «Какая аспирантура, Олег Николаевич? Ты же видишь, время какое!.. Какая, к черту, аспирантура!»

«Блестяще! — восхитился Долмат Фомич. — Здорово сказано! У меня просто слюнки текут, как здорово!.. Ну вы молоток, молоток!» — «Это, знаете ли, Замятин написал, „На куличиках“. Я ни при чем». — «Нет, Олег Николаевич, Замятин — дело прошлое, а вы — наш сегодняшний день. Вы — наша главная удача, а не Замятин, я вами очень доволен». — «Смеетесь?» — «Зачем же смеяться? Поощряю, а не смеюсь. Вы умеете работать с чужим текстом, с цитатами… Знаете, это какая редкость сегодня! Найти, оживить, сопоставить!.. реанимировать!.. не перетянуть одеяло на себя, извините за выражение!.. Для этого нужен талант, определенный талант. Кто, ответьте мне, сегодня умеет работать с цитатами?»

Мы вышли из — за стола после фаршированных баклажанов в соусе со сливками, прогуливались по банкетному залу вдвоем. В банкетном зале стоял ровный гул: библиофилы обсуждали книжные новости. Сегодняшний доклад был посвящен специфическим вопросам старения бумаги и книжного клея.

«Долмат Фомич, разгадайте загадку, удовлетворите мое любопытство. Как же так… зачем?.. Мне вы уже пятый гонорар платите, и немалый, но как же газета? Ни один номер еще не вышел…» — «Не торопите события, Олег Николаевич. Газета есть, не когда она вышла или не вышла, а когда она есть. „Общий друг“ еще не вышел, вы правы, но он есть. Он вошел в наш обиход в ранге идеи. Кто же скажет, что нет? Есть, есть».

«Есть надо, тщательно пережевывая пищу», — сказал, проходя мимо, Семен Семенович.

Подошел профессор Скворлыгин: «Над чем работаете, Олег Николаевич? У вас удачный дебют». Я отвечал в тон разговора: «Над хлебобулочными изделиями. Хочу рассказать читателям „Общего друга“ о галушках из ячменной муки. В повести Николая Васильевича Гоголя „Ночь перед Рождеством“ есть классический эпизод…» «С галушками… — не удержался Долмат Фомич. — С галушками! Это просто сил нет как здорово! С галушками!..»

«Не забудьте, — сказал профессор Скворлыгин, — галушки очень хороши с кислым молоком».

Оба излучали радость неописуемую, аппетит отражался в глазах; оба так на меня смотрели, словно я сам был галушкой.

«А помните, как писал Белинский? — неожиданно спросил Долмат Фомич. — „Поэтические грезы господина Гоголя“. Вот где поэзия. Ведь это, в самом деле, поэзия!» «И какая поэзия! — вздохнул профессор Скворлыгин. — Подождите, Долмат Фомич, у вас же есть, не дайте соврать, прижизненное издание „Вечеров“!» «Ну, это преувеличение, — скромно произнес Долмат Фомич. — Всего лишь титульный лист, и не более. Титульный лист со второго издания, сохранность очень хорошая … На нем стоит печать Союза рабочих крахмально — паточной и пивоваренной промышленности, украшение моей коллекции. Это восемьсот тридцать четвертого года издание, Гоголем переработанное». «Но вышло оно, — заметил профессор, — в одна тысяча восемьсот тридцать шестом году». «Да, но цензурное разрешение — тридцать четвертого года. Ноябрь месяц. Десятое ноября».

«И все — таки хотелось бы побольше стихов, настоящих стихов… Ямб… Хорей…» «Амфибрахий», — кивнул Долмат Фомич. «Вот, например, в поэме Некрасова „Современники“ упомянут салат. Чем не повод поговорить о холодных закусках?.. „Буду новую сосиску каждый день изобретать, буду мнение без риску о салате подавать…“ Помните, Олег Николаевич?»

Я не помнил.

«Ну как же… Конец первой части…»

Нет, я не помнил. И даже не знал.

«Рекомендую».

«Фантастика! Вы удивитесь, друзья, но эта поэма… о которой вы только что упомянули, профессор… эта поэма — вот! — И, словно заправский иллюзионист, выразительно щелкнув пальцами, достал Долмат Фомич из внутреннего кармана небольшой томик Некрасова: Н. А. Некрасов, Последние песни. М., „Наука“, 1974 (эту книгу я потом изучил основательно, от корки до корки). — Каково?» — спросил Долмат Фомич, торжествуя.