Сергей Носов - Член общества, или Голодное время (журнальный вариант)

«Отлично сказано! Отлично!.. Послушайте, голубчик, я буду с вами предельно откровенен. У меня хронический простатит, ужасно запущенный. Не удивляйтесь. Если врач, то и не болеет? Болеет, болеет… Я что хочу сказать? У меня постоянный зуд в промежности, не прекращаемый. И когда чай пью — зуд, и когда оперу слушаю — зуд, и когда с вами беседую, вот сейчас — зудит, зудит, зудит… Скажите мне, пожалуйста, с вашей музыкой не так ли происходит?.. Что-то ведь есть общее, а?»

«Да как же можно сравнивать музыку с зудом?»

«А я и не сравниваю. Я не про эстетику говорю, я про природу восприятия … Ведь есть аналогия, нет?» — «По-моему, нет». — «А по-моему, есть, — убеждая себя самого, сказал Подоплек. — Кстати, как у вас насчет мочеполовых органов, все ли в норме?»

Я ответил: «Не жалуюсь».

«Но… скажите мне, доктору, я никому не скажу, я знаю, у вас в семье не все хорошо, дело житейское, давно ли вы имели последний контакт?»

Я сказал: «Как посмотреть». «То есть после травмы ни — ни?» — «После травмы ни — ни». — «А почему?» — «Знаете, я об этом не задумывался …»

«Хорошо, хорошо… Еще вопрос. Гепатитом болели?» — «Нет». «Слава Богу, — сказал невропатолог. — Не пейте, не курите, проветривайте каждый день помещение, возьмите себе за правило каждый вечер выходить на прогулку, ешьте больше овощей, больше витаминов, клюкву купите, сейчас она есть, помните, что за вами кровь и моча, приходите ко мне, когда захотите, я приму вас в любое время. И еще. Никому не рассказывайте о нашем разговоре».

Входная хлопнула. У меня за спиной. И я в темноте очутился. В кромешной. Рука искала перила, нога — ступеньку. Не нашли: ни та ни другая — ни того ни другого.

У меня не было спичек. Уважающие себя люди тогда ходили с фонариками.

Я был на втором, когда дверь отворилась на третьем. «Олег, это ты?» — голос Юлии. «Я», — ответил я по-немецки. Поднимался, встречаемый.

«Лампочки, гады, воруют… Я слышала, ты внизу грохотал… Осторожно…» В светлом прямоугольнике — в светлом платье. Почти светящаяся. «Пришел все — таки». Стоит, светлая. «Здравствуй», — говорю, входя.

Я пришел последним, как оказалось. Из — за нее. Не последним — из — за нее, а пришел из — за нее — вообще. Если бы ее здесь не было, я бы вообще не пришел. Боялся, не будет.

Вешая на вешалку в прихожей: «У нас тоже света на лестнице нет никогда. Ввернешь — сразу выкрутят». (Честно говоря, я никогда не ввертывал. И не выкручивал.) «У вас понятно, у вас барахолка рядом». — «А где все?» «Там». — Небрежный взмах рукой в сторону комнаты.

Узнаю голос Долмата Фомича, он что-то читает. Его слушают.

«Слушай, Юлия, ты умеешь завязывать галстук? Я не помню как. Разучился». — Достал галстук из кармана. В самом деле, забыл. Никакой задней мысли.

«Пойдем к зеркалу», — сказала Юлия.

Вошли. Юлия свет зажгла. Трельяж. А вошли, стало быть, в спальню. На стене — ню. Мясисто — розовотелое. «Идеал женской красоты Долмата Фомича?» «Не думаю», — сказала Юлия.

Начнем. Обдаваемый запахом ее духов, я послушно вытянул шею и выставил вперед подбородок, пальцы Юлии закопошились у меня на горле. Ее пальцы пахли кинзой. Резала, наверное.

Я в зеркало посмотрел. В зеркала. Их было три (трельяж). В одном никого не было, в другом она завязывала галстук (для чего зеркало, кстати, не обязательно было), а в третьем (вид со спины, с ее спины) изображалось ущербное что-то — недообъятие: она на грудь ложится ему, а он, как истукан, руки по швам и голову задирает. Что-то вроде. И все вертикально.

«Не вертись».

Вот именно. Я положил ей руки на талию — для устойчивости. Зеркальная композиция запретендовала на смысл. Юлия, голову назад откинув и не переводя взгляда, словно обращаясь к неполучающемуся узлу и как бы в задумчивость погружаясь, тихо спросила: «Так?» — Риторический гибрид насмешливости и заинтересованности.

«А давай, — сказал я, — дернем отсюда». «Это невозможно», — сказала Юлия. «Почему?» — спросил я, сочетая пальцы в замок у нее за спиной и в кольцо ее замыкая. «Потому что есть обстоятельства», — нараспев проговорила Юлия, ровно настолько сопротивляясь моему замыканию, насколько требовалось это для продолжения манипуляций с галстуком. Впрочем, к последнему интерес у нее явно падал. Все равно не получалось.

«Тебе не нужен галстук, — сказала Юлия с грустью в голосе. — Выброси его к чертовой матери».

Я подошел к окну и выкинул галстук в форточку.

Галстук издевательски повис на дереве.

Я молчал.

«У жены хозяина дома будут проблемы», — сказала Юлия, глядя на галстук, повисший на дереве. Я спросил: «Жена здесь?» «Чья?» — спросила Юлия. «Фомича, хозяина дома». «Здесь», — ответила Юлия.

«Юлия. Юлия! — послышался женский голос. — Где Юлия?»

«Вот. Спохватились». «Если так, — сказал я, — надо его скинуть чем-нибудь». «Не надо, — сказала Юлия. — Сам упадет. Идем».

Мы вышли из комнаты. По прихожей бродили библиофилы. Коллоквиум окончился. Время кулуарных бесед.

Зоя Константиновна — нос к носу. Это ей принадлежал возглас «Юлия! Юлия!». «Юлия! — начала было библиофилка, но, увидев меня, осеклась и ошарашенно вымолвила: — Олег Николаевич, вы здесь?» «Да вот, — сказал я, — зашел».

«Мы вас ждем, ждем, а вы… а вы… — приходила в себя Зоя Константиновна. — А вы тут, оказывается. В этой комнате…»

Не надо было оправдываться, да уж теперь что жалеть. «Мне Юлия помогала…» — сказал я, сократив кое — как фразу. (Потому что «галстук завязать» за отсутствием такового было бы очень странно договаривать. Да и вообще почему я должен отчитываться?)

«Олег Николаевич! Здравствуйте!» — подошел малознакомый библиофил. «О, кто пришел к нам, Олег Николаевич!» — воскликнул другой. «Олег Николаевич!.. Олег Николаевич!..» — приветствовали меня со всех сторон. Выбежал Долмат Фомич на имя мое и на отчество и, не скрыв радости, обнял меня. «Что же вы тут в прихожей стоите? Сюда, сюда, — повел он меня в комнату с библиофилами. (Книги, книги, книги на полках…) — Я боялся, вы не придете… Господа, узнаете?» «Олег Николаевич! Олег Николаевич!»

Стол.

Знакомые, полузнакомые и незнакомые лица.

Не прошло и минуты, а я участвую в разговоре. В чем трагедия Джойса… (А в чем трагедия Джойса?) Сколько стоит бумага… (А сколько стоит бумага?) Солженицын в Россию вот — вот… (И точно: скоро приехал!)

Стараюсь не смотреть на стол. Но явственны яства. Фрукты особенно.

И ананас.

Где Юлия?

«Простите, я вам не показал еще своих сокровищ, — спохватывается Долмат Фомич. — Посмотрите». Альбом. В цельнокожаном переплете. Титульные листы редких книг. «Редчайших! Редчайших!» На каждом — печать. «Родники. Мои родники. Вскармливаете реку маргинальной сфрагистики».

Вот круглая: Усть — Ижорского фанерного завода «Большевик» на титульном листе «Острова Сахалина», отдельное прижизненное издание. А вот эллипсовидная печать — подарок профессора Скворлыгина — Института хирургического туберкулеза и костно — суставных заболеваний украшает титульный лист первого издания романа «Бруски». А вот квадратная — «Труд — ассириец», это печать одноименной артели производства гуталина, в 35-м году размещалась на Лиговке, что и отмечено карандашом слева от печати, а попала она неизвестно как на книгу Н. Н. Страхова «Бедность нашей литературы», С. — Петербург, 1868 (титульный лист поврежден). Треугольная — «Красный картузник», на «Холодных блюдах и закусках», тем замечательная, что к моменту выхода книги фабрика бумажных картузов прекратила свое существование.